Галина Павловна Смирнова родилась 14 августа 1941 года в деревне Заполье (в паспорте указана дата 16 мая 1941 года). Проживала по адресу улица Луговая, дом 34. Сейчас с детьми и внуками живет в г. Туапсе (Россия).
— Галина Павловна, расскажите, пожалуйста, о вашей семье.
— Рассказ о своей семье хочу начать с истории моей бабушки по маминой линии. Звали ее Анастасия Малевич, а в девичестве Горностай. Она была родом из деревни Косаричи Глусского района. В девичестве она работала служанкой у священника и какое-то время жила с этой семьей в Китае в городе Харбин.
Бабушка Настасья пришла в Заполье замуж. Дедушку звали Никифор Малевич. Он был родом из Заполья. Кстати, Малевичей в нашей деревне много и все они между собой в разной степени родственники.
Первая жена нашего дедушки умерла и у него на руках остались две маленькие девочки Елена и Катерина (она потом жила на поселке почти напротив Рябцевых). Как они с бабушкой познакомились я не знаю. Знаю только, что дедушка, увидев, что у Настасьи много всяких хороших заморских вещей, позвал ее замуж. Вот так бабушка оказалась в Заполье.
У них родилось пятеро детей. Моя мама, Федора (ее и Феней называли) — самая младшая из выживших детей. Дедушка был человеком мастеровым: и обувь умел ремонтировать, и сечкарни для приготовления корма животным сам делал, и столярными работами занимался, и бочки, ступы. У нас долго стоял в доме красивый стол и кровати с резными ножками, сделанный его руками. Но у него был один существенный недостаток — любил богатых женщин. Поэтому однажды, встретив другую женщину, он, не раздумывая долго, ушел к ней в Бобруйск, оставив на бабушку всех семерых детей.
Вот тогда пришлось тяжело. Дети, чтобы тоже хоть немного заработать, пасли чужих коров. Однажды одна из коров, которых пасла Елена, забежала на чужой огород. Хозяин огорода так сильно избил за это девушку, что повредил ей почки. Она долго болела и умерла.
Другие дети нанимались на разные сельхозработы, няньками к людям и за им платили деньгами, но чаще зерном и продуктами. Так и жили. Удалось даже немного насобирать про запас зерна.
Дед узнал, что у них в хозяйстве появилось много зерна. Приехал из Бобруйска и предложил всё это продать в городе, мол, живые деньги то лучше. Погрузил всё, что было и даже продукты, что в доме были и уехал, как оказалось навсегда. Большая семья опять осталась и без денег, и даже без еды.
В тот год Настасья вместе с детьми лето и осень собирали в лесу грибы, ягоды — что от безысходности сами ели, а что продавали. К тому же бабушка, сирота с детства, всю жизнь работала служанкой, к тяжелому крестьянскому труду ее никто не приучил. А пришлось заниматься огородом, пахать на себе, сеять в поле рожь, серпом жать это всё потом… Тяжелую жизнь она прожила.
— Про деда больше никогда не слышали? Он не появлялся в жизни детей?
— Иногда слухи о нем доходили в деревню. Говорили, что он искал всё для себя богатую да красивую жену и так кочевал от одной женщины к другой. Живет с женщиной: и дом построит, и вроде нормально всё. А потом ему что-то не понравится, разругается и уходит дальше искать свое счастье.
Когда был старенький, больной и уже лежал, не вставал, он вызвал к себе в Бобруйск мою маму. Она была его младшим ребенком. Мама сидела возле него несколько дней. А он лежал, молился и почти всё время плакал. Может быть, вспоминал свою жизнь и свои плохие поступки.
— Расскажите о ваших родителях.
— Маму звали Федора (Феня) Никифоровна Малевич, отца — Павел Иванович Смирнов. Он был родом из Саратова, был кадровым военным и служил перед войной в Беларуси.
Мама была очень деятельным человеком, она не любила сидеть на месте. Это и особенность характера, и вынужденная мера — нужно было зарабатывать деньги. В Калатичах она работала нянькой в какой-то семье. Потом уехала работать в Осиповичи, где мои родители и познакомились.
Поженились примерно за год до начала войны. Отца я никогда не видела. Его призвали на фронт, а я родилась немного позже. Мама говорила, что я родилась 14 августа 1941 года, хотя в паспорте у меня стоит совершенно другая дата — 16 мая 1941 года.
Началась война. Папа на фронте. Оставаться в Осиповичах одной, да еще беременной, было невозможно, и мама решила вернуться в Заполье. От Осиповичей до нашей деревни большую часть пути шла пешком, иногда ее подвозили. Документы, которые были при ней, в том числе и документы отца, она спрятала под каким-то мостом — побоялась с ними идти.
Я родилась в Заполье. А здесь была такая бедность, что даже младенца завернуть не во что было. Пришлось маме сходить в Осиповичи за оставленными там вещами. Обратно возвращалась в кампании с другой женщиной — так смелее себя чувствовали обе. Попыталась найти спрятанные отцовские документы, но ничего в том месте она не нашла — всё куда-то пропало.
Про отца мы больше никогда ничего не слышали и не знаем где он воевал, как погиб — ничего.
— Расскажите о вашем детстве.
— После войны, я точно не знаю где мама работала, но она говорила, что они с другими женщинами возили лес на подводах, строили какие-то сараи. Меня она оставляла с бабушкой. Года 4 или 5 мне было, когда бабушка Настасья умерла. Ребенка стало смотреть некому. Мама оставляла меня на печке — привязывала там каким-то образом, оставляла на день еду, и я сидела там одна до вечера.
Однажды мама попросила соседку Ксению посмотреть за мной маленькой. Она пришла, залезла на печку и уснула там. А я нашла спички, играла с ними — строила колодцы. В какой-то момент чиркнула спичкой по коробку, и спичка загорелась у меня в руках. Я испугалась, вскрикнула и бросила горящую спичку на остальные — всё загорелось. От моего крика соседка проснулась, увидела пожар, и мы вместе затушили огонь.
Когда подросла, стала больше понимать, что можно, а что нельзя, то уже свободно ходила по дому и за мной никто не присматривал. Мама начала мне давать посильные задания по хозяйству, которые надо было сделать к ее приходу с работы. Лет в семь я уже печку сама топила, еду животным могла приготовить и покормить их. Дальше — больше: кушать научилась готовить.
Но ребенок, есть ребенок и детское любопытство еще никто не отменял. У нас в доме висели настенные часы с маятником. Однажды мне стало интересно, как маятник двигается: никто его не трогает, а он туда-сюда, туда-сюда. Я взяла возле печки вилки, которыми чугунки доставали, подцепила часы, сняла их, положила на пол и стала разбираться, как всё работает. В результате, часы, наверное, сломала, потому что мама сильно ругалась.
Еще был один раз, когда любопытство меня подвело. Над печкой висел красный перец в стручках. Он же яркий, красивый. Попробовала. Во рту — пожар! Я стала выплевывать и вытирать рот, а получилось, что размазала перец по губам и вокруг их. Получила ожог, рана заживала долго.
Мама выходила еще раз замуж, когда мне было лет пять или шесть. Понятно, что женщине одной с ребенком в деревне жить тяжело и в доме нужен хозяин. Стали жить вместе. У отчима (Алексей звали) была опасная бритва. Меня она заинтересовала. Я попробовала ей резать хлеб и так острой бритвой это хорошо получилось, что целую большую буханку хлеба (мама сама пекла) я на мелкие кусочки порезала. Опять меня ругали…
Но долго мама с Алексеем не жила. Во-первых, он оказался лентяем. Мама на работу ходила, а он дома сидел. Ну только что по дому немного помогал. Во-вторых, отчим плохо со мной обращался, не давал мне кушать. Утром и вечером мама меня кормила. А вот на день еду для меня она готовила, выносила в горшочке и прятала то в грядках, то в картофельной ботве. Прятала, чтобы отчим не съел. Мне говорила: «Галя! Я там-то поставила для тебя еду, ты пойдешь и покушаешь. Поняла?». «Поняла, мама», — отвечаю. А что ребенок, понимает разве для чего мама еду для меня из дома уносит? Вот отчим заметил, что я хожу в огород, пошел за мной, отнял мой горшочек и сам съел. Мне приказал маме не говорить, а то, мол, еще и от мамы ремня получишь. Я голодная сижу каждый день, а маме ничего не говорю, боюсь. Так продолжалось неделю или две. Потом как-то мама спросила про мои обеды, а я говорю: «Так он у меня отбирает горшочки, мне ничего не дает». «Как не дает!?» — возмутилась мама. «Приходит и отнимает», — говорю. После этого мама с отчимом сильно поругалась, и они разошлись.
Остались мы с мамой опять вдвоем жить. Справлялись с хозяйством, как могли. Мама меня будила в четыре часа утра, чтобы я корову выгоняла на пастбище. А она шла сено косить — обычно выкашивала или серпом выжинала под кустами, куда мужчины обычно не лезли, где трудно было доставать. Сушила, потом складывала в постилку и несла на плечах домой. И так целое лето и даже больше, пока погода позволяла. А я была, как маленькая бабушка — хлопотала у печки и делала всю работу по дому, следила за домашней живностью, чтобы они никуда не влезли да шкоды не сделали. Однажды не уследила — курица перелетела через забор и разгребла грядки, где мама огурцы посеяла. Я заметила уже слишком поздно. За такое, думаю, опять получу хворостиной от мамы. Что делать? Все разровняла, нарисовала рядочки, привела почти в нормальный вид. Мама ничего не заметила до тех пор, пока не начали беспорядочно на грядке всходить огурцы.
Зимой мама брала в колхозе большие сани запрягала в них колхозного вола и привозила дрова. Однажды она уставшая приехала домой и попросила меня отогнать вола на колхозный двор. Я села в сани и поехала, но не подумала, что волом управляют по-другому, не так, как лошадью. И тут мне навстречу по улице повозка едет. Кричу: «Объезжайте меня! Я не знаю, как управлять санями!». Кое как доехала, на колхозном дворе взрослые мне помогли распрячь вола.
В колхозе за работу денег не платили, а ставили только отметку, что ты отработал трудодень. В классе 5 или 6 я, как и другие деревенские дети, тоже уже пошла маме помогать в колхоз — мы собирали камни на полях. Из этих камней потом строили колхозные сараи. А еще мы разливали навозную жижу по кукурузным полям, таким образом удобряли их. Жижу привозили в бочке, мы ее набирали в ведра и бегали по полю, разливали.
За ягодами и грибами я не ходила. А вот мама была любительницей тихой охоты. Встанет рано-рано, часа в 4 утра, и бежит в лес. Она с детства знала все грибные места, быстро набирала полные лукошки и возвращалась домой. Она вкусно жарила грибы с картошкой. А еще, когда мы зимой убивали кабанчика, мама очень вкусно готовила сальтисон (это такая колбаса из внутренностей кабанчика в оболочке из свиного желудка), кровянку, коптила в печке на сосновых ветках задний свиной окорок. Потом этот окорок висел у нас в сенях, мы от него отрезали по кусочку и ели. Вкуснятина!
— Были ли в вашем детстве игрушки?
— Мы любили играть в дочки-матери. Нашими игрушками были черепки от разбившихся гладышек. А если попадется черепок с цветочком, то вообще счастье. Девочки устраивали в тех местах, где мы играли, что-то наподобие комнаты. Украшали, какую-то мебель придумывали. Потом сравнивали у кого лучше. Иногда приносили из дома приготовленную мамами еду — омлет, блины. На этих же черепках (грязных, чистых, кто их там смотрел) и раскладывали еду, с них и ели. И, надо сказать, никто не болел.
— Ваша мама занималась рукоделием?
— Да, во время войны и после она пряла, ткала, шила. Для нее это не развлечение, не хобби было, а необходимость. Еще до моего рождения, когда мама вернулась из Осиповичей в Заполье, увидев, что в доме нет подходящих для ребенка пеленок, она села за станок и ткала полотно, чтобы было во что хоть завернуть младенца. У меня на голове есть небольшая вмятина. Мама, уже на большом сроке беременности, видно упиралась в ткацкий станок животом и как-то надавливала на мою голову в животе, вот, я думаю, оттуда и вмятина. Кстати, кросны у нас стояли долго, и я хорошо помню, как мама ткала. А нитки делали тоже сами. Была такая вертикальная доска, на которую привязывали льяную куделю или кужель (это более качественный лён), или воуну (шерсть) и потом потихоньку сучили нитку — несколько прядей свивали в одну нитку, которую накручивали на веретено.
После войны одежду было сложно купить, да и не за что. Женщины сами ткали из льняных, шерстяных ниток и сами шили. Причем шили руками, и не только рубашки да штаны, но и верхнюю одежду. Помню, как мама шила для сына родственницы свиту — это такое зимнее тяжелое из шерсти или льна то ли пальто, то ли куртка.
А мне мама шила льняные ночные рубашки. Само по себе льняное полотно серое, колючее и жесткое. Ребенку рубашку из такого не наденешь. Полотно отбеливали и в процессе оно становилось не только белым, но и мягким. Отбеливали так. В бочку, которая называлась жлукта, насыпали древесную золу, бросали туда камни (для поддержания высокой температуры), полотно и заливали всё это горячей водой. После нескольких таких процедур, полотно становилось белым и мягким.
Однажды я не сняла ночную рубашку, надела поверх ее платье и пошла на улицу гулять. Рядом с нами жил дед Никон. К нему часто приезжала дочка Катя из Бобруйска со своими девочками близняшками. Вот мы играем вместе, и они увидели мою нижнюю рубашку. Стали смеяться: «Рубашка из мешка, рубашка из мешка!».
В лет 15—16 я научилась вышивать. Увидела, как это делают старшие девчонки, мне понравилось и тоже захотелось. Мы с мамой уже ходили в Глуск, покупали белую хлопковую ткань, нитки и я рукодельничала — вышивала гладью накидки на подушки, скатерти, дорожки, даже простынь.
— Расскажите про школу в Заполье.
— Здание школы когда-то было обычным жилым домом с сенями и двумя комнатами. Дети разных возрастов занимались все вместе в одном классе. Учительница малышей садила поближе к себе на первые парты, а старших — подальше, и так мы учились. Мы сидели за деревянными белыми длинными партами. Тетради уже кое-где можно было купить, но денег у людей в деревне не было. Мама продавала на рынке молочку и покупала мне тетрадки.
Во время перемен или когда учительница утром опаздывала мы шли все вместе в другую комнату и играли там в «паровозик». Старшие дети становились вперед, а нас, малышей, отправляли в конец «паровоза». Бегаем так по комнате, держась друг за друга. Быстро бежим. Вдруг при приближении к стене старшие резко как развернуться и мы, мелюзга, с разгона о стенку, как горох, бух-бух-бух. Они хохочут, а мы ушибленные бока потираем.
Со мной в одном классе училось пять человек: Геля Василевская, Витя Дыба, Иван Дещеня, я и еще один Иван был, но фамилию его не помню.
Потом ходили в калатичскую школу, а с 5-го класса — в Глуск. Далеко. Весной и осенью нормально было. А вот зимой все запольские дети шли утром в Глуск в школу вместе. Старшие — впереди, протаптывали дорогу в снегу, а младшие — семенили сзади. На ногах у всех были валенки — у кого с галошами, а у кого и без. В морозы и без галош ногам было тепло и валенки не промокали.
Дети все в Заполье дружные были. Изредка могли и поругаться, но в целом дружили, могли постоять один за одного.
— В школе детей кормили обедами?
— Что вы! Какие обеды! С 7-го класса даже за школу нужно было платить. Но, к счастью, пока я доросла до 7 класса, это отменили. Никто детей не кормил, столовых, как сейчас не было.
Мы всегда большой участок зерновых засевали и после их уборки, осенью, мама возила в Глуск на мельницу зерно молоть на муку. Когда она возвращалась домой, то в Глуске заходила в магазин и покупала для меня пшеничные булочки. Они продавались по четыре штучки. Эти булочки она приносила мне в школу. Я в то время уже училась в Глусской школе и очень ждала, когда придет мама с булочками. На переменке их заберу от мамы и ем: отщипывала по малюсенькому кусочку, клала в рот и потихоньку рассасывала. Так мне было вкусно! До сих пор я помню запах и вкус тех булочек!
Многие дети брали с собой в школу на перекус еду. А что было брать, если и дома особо еды не было? Брали драники. Это теперь в них и яйцо, и муку добавляют, а тогда их готовили только из картошки и крахмала. Такие драники, как полежат, остынут, становились черно-синими. Мои одноклассницы говорили: «Я сегодня опять синегубцев на обед набрала».
— Как развлекалась молодежь в Заполье в ваше время?
— Весело было. Молодежи в деревне много. Клуба тогда еще не было и в холодную или дождливую погоду молодежь просилась погулять, потанцевать просто к людям, у кого дома были большие. А летом собирались на улице на лавочках возле своих дворов. Причем, такие кампании собирались по возрастам: на одной лавочке более взрослые, на другой — подростки. А мы, когда малышня, ходили от одной лавочки к другой — нам ведь всё интересно.
В будние дни мало собирались, а вот в субботу и воскресенье все лавочки в деревне заняты были молодежью и взрослыми. Кто на гармошке играл, кто просто песни пел. Так люди отдыхали, общались. Тут и пары образовывались иногда.
В нашей деревне жила Маруся Гриневич — уж очень хорошо она пела. Ее даже приглашали учиться в Москву, но родители не отпустили, побоялись. Может быть потому, что она была маленького роста, лилипутка. В Заполье, когда молодежь гуляла, ее садили к кому-нибудь на колени и она всегда первая запевала, а потом уж и остальные подхватывали. А как красиво и звонко она пела! Даже в соседних деревнях ее голос слышно было. Впрочем, мы в Заполье тоже слышали, как пели, к примеру, в Борисовщине да в Балашевичах.
Потом в Заполье построили деревянный клуб (сейчас на этом месте стоит дом Анны Глаз (Толстик)). Мы уже подростками были в то время и потихоньку учились танцевать. Мальчишки вечером побегут по садам, нарвут яблок, груш и нас угощают — это так завлекали с ними танцевать. И, конечно же, парням хотелось, чтобы мы подольше с ними в клубе гуляли, а нам то домой надо — поздно придешь, мама всыпет, мол, рано еще к кавалерам ходить. Первое время в клубе не было окон, а только пустые проемы. Так мы, убегая от мальчишек выпрыгивали в те проемы. Иногда они кого-то и поймают. Такие своеобразные детские игры были у нас.
Новый кирпичный клуб появился в Заполье, когда я уже уехала. Строили его всей деревней. И моя мама принимала в этом участие.
— Кто из девушек был самой привлекательной во времена вашей молодости?
— Отбросив лишнюю скромность, скажу, что я была самая симпатичная среди своих сверстниц (смеется). Однажды была такая история. В деревне как-то появился красавец-парень, видимо пришел или приехал к кому-то из родственников в Заполье. И вот в субботу я уже жду вечера, чтобы пойти на танцы, посмотреть на парня. Думаю, пойду, гляну, если уж действительно красавец, то будет мой. Пошла на танцы. Получилось, как я и думала: он сразу подошел ко мне. Мы с ним подружились и потом еще долго общались.
В наше время не принято было свои отношения с парнем выставлять напоказ. Если и симпатизировали друг другу, то тайно могли встречаться, чтобы никто не видел и, главное, чтобы мама не узнала.
Мы были очень стеснительными детьми. Девочки даже с мальчишками вместе на речке не купались. Девчонки купались, резвились, а если увидим издалека, что идут мальчики, то мы быстро одевались и убегали. Мальчики видели нас только в платьях. Так мамы своих дочек воспитывали. Я живу в Туапсе уже много лет и сейчас наши отдыхающие не стесняются в одних плавках даже в магазин прийти.
— Мама вас в город, Бобруйск или Минск, возила? Были ли вы в большом городе в детстве или юности?
— Нет, мама не возила. За что мы могли поехать, если денег всегда не хватало. Мне было лет 17, когда я первый раз поехала в Минск. Меня туда повезла двоюродная сестра Анюта. В Минске она повела меня в столовую покормить. А я же деревенская девушка и мне казалось, что все люди в столовой смотрят на меня — я не смогла там ни крошки съесть. Стеснялась.
— Что вам понравилось в Минске?
— Что могло понравится деревенскому ребенку, который никогда нигде не был? Мне в большом городе было страшно! Я всего боялась, пугалась. Видела большие дома, трамваи, троллейбусы — это всё было для меня дико, страшно. Я хотела быстрее очутиться в привычной мне обстановке, вернуться домой.
— Вы у мамы были единственным ребенком?
— Во время войны у мамы родился еще и мальчик. Не знаю, никогда у нее не спрашивала, кто был его отцом. Назвали мальчика Коля. Но он прожил недолго — умер маленьким. Так что я была у нее одна.
— Какие игры были в вашем детстве? С кем из детей в деревне вы дружили?
— Играли в обычные игры: в классики, в рассыпного, «Соловья». Зимой мальчишки на колхозном дворе брали большие сани, в которых волов запрягали, и на них скатывались с горок. В сани набивалось так много детей, что у того, кто был снизу, наверное, образно говоря, кишки вылезали. Но ничего, все живы и здоровы остались и, главное, довольные.
Все мои подружки жили по соседству. Вот, к примеру, Надя Малевич. Я и сейчас, когда приезжаю в Заполье, всегда к ней иду в первую очередь. Меня тянет в деревню, потому что там живет моя подружка, нам есть что вспомнить, есть о чем поговорить. А вообще у меня в деревне подружек было много, наверное, человек девять. Многих из них сейчас уже нет в живых. В 1960-е почти все мы уехали из Заполья.
— Куда уехали вы?
— В 1959 году я закончила школу и попыталась поступить в Борисов в медучилище. Но мне на экзаменах попался вопрос о войне 1812 года, который я не читала вообще. Объясню почему: войну я сильно не люблю — никакую. Это видимо последствия моего военного детства. В результате — не поступила. И вот в 1960 году я, Надя Шумская (ее звали «Настассина») и Женя (фамилию не помню, в деревне ее называли «Ульянчина») уехали на целину. Там я работала лаборантом, потом в школе в начальных классах преподавала. Через некоторое время поступила в Казахстане в институт на биологический факультет.
— Как складывалась ваша жизнь дальше?
— Во время одной из поездок из Казахстана домой, в дороге познакомилась с парнем Геннадием. Обменялись адресами. Долго переписывались и в итоге поженились. Я переехала к нему в Туапсе. Но, к сожалению, наша семейная жизнь была сложной. Муж — человек добрый, работящий, но любитель выпить. А я же никогда такого не видела, для меня это было дикость. Очень тяжело мне жилось и я в феврале 1970 года с маленькой дочкой (Танюша родилась еще в Казахстане) решила уехать жить обратно к маме в Заполье. Мама смотрела Таню, а я пошла на работу. Сначала в деревню Доколь Глусского района в среднюю школу на несколько месяцев, а потом в деревне Весново в 8-летней школе проработала учителем биологии шесть лет.
Через некоторое время муж тоже приехал в Заполье, и мы около года жили здесь с ним вместе. В мае 1971 года родилась еще одна дочка. Но всё равно наша семейная жизнь не складывалась. Он уехал обратно в Туапсе. В 1976 году за мной и внуками приехала свекровь. Уговорила меня попробовать еще раз сойтись с мужем. Я поверила. Поехала. Но опять не получилось. Обратно в Заполье мы с дочками уже не возвращались — так и остались жить в этом южном городе. Второй раз замуж так и не вышла, побоялась, что мне попадется такой же мужчина, как мой отчим, и будет травмировать моих детей. Я этого не хотела.
— Может быть, какие-то истории из жизни запольцев помните?
— В самом начале нашей улицы Луговой (от дороги) жила Наталья Кудёлко, Герасимиха ее звали. У нее были дочери Люба и Ева. Люба встречалась с Васей, сыном моей тети Кати Лапеко, которая на поселке жила. Дело у них почти до свадьбы дошло, но потом они рассорились, и Люба вышла замуж за другого. С Любой случился казус: она писала письма в армию и Васе, и еще Ивану из деревни Карница. Однажды перепутала конверты — вложила письмо для Ивана в конверт для Васи и отправила. Иван перевел всё в шутку, а наш Вася был очень гордый — обиделся и они расстались. Люба в итоге вышла замуж за Ивана.
По вечерам, особенно зимой, люди ходили гулять друг к другу. Дети тоже бегали, особенно к родственникам. Вот однажды, как-то почти сразу после войны, с нашей родственницей Настасьей Шумской произошел очень смешной случай. Она растила поросенка, но он какой-то хилый и слабый был, то умирал, то оживал. Ей это надоело, и она со злости стукнула его обухом топора между глаз. Выкидывать поросенка было жалко — это же мясо. А позвать кого-то, чтобы его зарезать — человеку за работу надо кусок давать, а что с поросенка дашь? Тетя Настасья решила его зажарить целиком, бросила в печку на угли и закрыла заслонкой. В тот день я прибежала, как обычно, к тете в гости. Гуляем. И вдруг грохот, визг и из печки выскакивает поросенок! Мы страшно все перепугались от неожиданности. Оказалось, что тетя только оглушила поросенка. В печке ему припекло, он пришел в себя и решил выйти. Пришлось Настасье его еще раз оглушить. Я сильно перепугалась — боялась, что поросенок меня укусит. Прибежала домой и с ужасом рассказала этот случай маме. А сейчас, спустя годы, уже рассказываю его своим детям и внукам со смехом.
В деревне жила еще одна наша родственница Маруся Барановская, Гаврилиха ее называли. У нее муж погиб на фронте, и она одна растила четверо детей (Анюту, Надю, Любу, Ивана). Тяжело им жилось, хоть и корову они держали, и какие-то крупы в хозяйстве были. Тетя Маруся готовила детям из круп на воде с небольшим количеством молока, как она говорила, крупник, хотя мы дома называли его просто — молочный суп. Название «крупник» меня заинтриговало. Вот я села со всеми за стол, тетя налила в одну большую миску крупник, и мы его ели ложками с таким аппетитом. Хочу сказать, что дома у нас всегда было что покушать. Во-первых, я одна у мамы была, а во-вторых, мама — трудилась день и ночь. Вот я у тети наелась, пришла домой и говорю маме: «Что-то ты мама всё суп, да суп варишь, вот тетка Маруся крупника наварила — он такой вкусный был!».
Кстати, вспомнила и расскажу еще одну историю, связанную с тетей Марусей. Она работящей женщиной была. После войны сельхозтехники еще в колхозах маловато было, а где-то и вообще не было, поэтому жито жали вручную серпами. Женщины начинали жать зерновые уже с июля. Однажды тетя Маруся вместе с дочкой Анютой сжали больше всех. Для тети, как ударницы, сплели венок из житних колосков и повезли ее на телеге по деревне. Помню, что она сидела в телеге, как королева — с венком на голове и букетом цветов в руках.
— С Кастецкими ваша бабушка или мама общались?
— Здоровались и по мере необходимости общались. У Виктора и Марии было трое детей: сын Валентин (в деревне его называли Валентик), дочки Анна и Лидия. С Валентином связана одна история. Он служил в каком-то городе и привез в Заполье оттуда девушку, вроде, как невесту. Говорили, что девушка эта была артисткой, где-то выступала. В деревне же надо было испытать, что девушка умеет делать. Мария утром отправила ее выгонять корову из хлева на пастбище. Девушка пошла к сараю, стала у открытых дверей и говорит: «Выходи к подругам». А та корова, как стояла, так и стоит, не двигается. Девушка побежала в дом и говорит Марии: «Корова не выходит. Я ей говорю, выходи к подругам, а она стоит». Пришлось Викторихе самой идти выгонять корову. Конечно, для сельской жизни такая девушка не подходила и, наверное, родители сыну об этом сказали. Он ее увез обратно в город. Они не поженились.
Лида вышла замуж за Гришу Царика, они жили напротив ее родителей.
Лида была очень спокойным, покладистым человеком, как и Валентин, а вот Аня была такая энергичная, шустрая, всякая работа у нее в руках, как говорили, горела.
— Где в деревне ваш дом стоял?
— Посередине Заполья всегда была огромная лужа. Вот напротив этой лужи и стоял наш дом. Его давно уже нет. Если идти с гребли, то по правой стороне, где стоят высокие вязы, был наш двор и дом. Рядом с нами жила Марка, чуть дальше Надя Малевич.
Номеров у домов в моем детстве и юности не было. Запольцы знали где и кто живет. Женщин называли по имени матери или по имени мужа, иногда по фамилии, и все понимали, кто это. Кстати, вот еще одна особенность деревни — у всех людей были прозвища. К примеру, наш дед был высокого роста и его в Заполье дразнили Цыбук. У соседа Тимоха было прозвище Писарь. Нади Малевич отец, наверное, любил драться, потому что его называли Иван Баяк. Никто не обижался на прозвища, на их даже откликались. Поэтому и в памяти остались именно такие, деревенские прозвища, а не официальные фамилии.
— Что мама рассказывала о послевоенном времени?
— После войны тяжело всем жилось. В колхозе зарплату деньгами не платили, а вот налоги сельчане должны были платить и продуктами, и деньгами. Помню, что сдавать нужно было всего много, поэтому иногда разрешали это делать частями. Чтобы заработать, зимой плели стружку, а летом мама в Глуск на рынок носила продавать яйца, сыр, масло, молоко и сметану.
Когда у нас совсем не было денег, то мама отправляла меня в тете Марусе, маминой сестре, попросить денег в долг. У нее было четверо детей и муж погиб на фронте, так ей немного помогало государство. Я приду к тетке, а она начинает меня расспрашивать про наши семейные дела, да как мы денег заработаем и когда мы ей собираемся их возвращать. А что я, ребенок, могла знать и ей ответить? Поэтому я не любила по такому поводу к тете ходить, но мама отправляла и мне приходилось.
Однажды к нам во двор пришли сборщики налогов — по двое они ходили. А у нас на тот момент вообще ничего для них не было. Мама увидела, что они идут к дверям дома и крикнула, чтобы я быстро закрыла дверь на замок. Но я не успела плотно защелкнуть задвижку. Они стали ломаться в дверь и даже немного ее приоткрыли. Через эту щелку, начали тыкать в меня какой-то палкой, чтобы я отошла от двери и не мешала им ее открыть дальше. Но я уперлась, налегла на дверь и смогла наконец-то закрыть ее плотно на защелку. Не пустила их.
Однажды осенью в школе нам сказали принести по курице или по петуху и сдать их на мясо. Каждую принесенную детьми птицу взвешивали безменом. Мама дала мне петуха — связала ему лапы и крылья, чтобы мне было проще нести. Когда моего петуха взвешивали, он сильно испугался, как-то развязались его лапы и он убежал, еле поймали.
Мама рассказывала, что в деревне жила Степа (Степанида). Ее отец собирал по деревне у сельчан сливочное масло в бочку. Бочка стояла на телеге, он ехал от дома к дому, а люди выносили и складывали в бочку свой кусочек сливочного масла. Летом бочка немного высыхала и от жары масло вытекало из дырочек.
Мы, уже когда школьниками были, тоже зарабатывали для семьи деньги. Собирали на лугу щавель — за речкой, в урочище Вужоука — и несли его в Глуск продавать на рынок. На кучки его разложим на прилавке и ждем, когда купят. Много, конечно, не зарабатывали, но каждая копейка ведь в семье нужна была.
— Как в деревне лечили детей и взрослых?
— В больницу обращались редко — врачей мало было, да и до Глуска еще попробуй доберись. Если я болела, мама вела меня к бабке. С Натальей Герасимихой (Кудёлко) жила ее свекровь, которая умела лечить (шептать). Не помню, как звали эту бабушку. Так вот, она водила меня в урочище Лозка на речку. Там была яма, где люди брали желтый песок. Бабка сажала меня в эту яму шептала, шептала молитвы и подувала на меня. Говорила: «Першым разам, лепшым часам, Госпада Бога просім…», потом что-то еще шептала и всё время подувала, гладила по волосам. А я смотрела, как шевелились ее губы, как она шепчет и замирала — мне так хорошо становилось, легко, спокойно.
Когда я была совсем маленькой, еще в колыбельке, то сильно заболела — плакала день и ночь и меня не могли успокоить. От чего так случилось — непонятно. Вот мама, уставшая и изнеможденная, сидела возле колыбельки, качала меня, плакала, причитала и не услышала, как к дому подошли нищие (старцы их еще называли). Одна из этих женщин зашла в дом, поздоровалась, увидела заплаканную маму и спросила: «Почему вы плачете?». Мама объяснила, что вот единственный ребенок уже который день не спит, плачет, наверное, умрет. Эта женщина села к колыбельке и начала меня лечить — шептала какие-то молитвы. Она осталась у нас ночевать в доме. Уходя, сказала, что у ребенка выбьется колтун — сплетутся волосики в единое целое. «Но его сразу трогать нельзя, пусть ребенок поспокойнее станет. А в пасхальную ночь, возьмите и снимите колтун на веретено и отнесите в речку», — посоветовала нищенка. Мама так и сделала, как она сказала и я быстро пошла на поправку.
С мамой в ее детстве вообще был мистический случай. Она сильно заболела. Детей в семье было много, врач в районе только один, да и не обращался никто к нему. Лечили, как могли. А с мамой видно всё плохо было, потому как ей уже даже приготовили одежду, которую в гроб будут надевать. Мама рассказывала так: «В тот день в Заполье кто-то умер, и все домашние ушли из хаты на похороны. А я лежу на кровати. И вот открывается дверь и заходит моя бабушка, которая давным-давно умерла. Зашла и говорит: «Ой, внучка, ты болеешь сильно. Я сегодня дежурная по кухне, узнала, что ты болеешь и я решила тебя полечить». Руки под мое тело подсунула, а они такие холодные-холодные. Бабушка читала молитву, подувала. А мне так легко-легко становилось. Потом бабушка встала и сказала: «Ну я пойду уже. Поправляйся!» И ушла, а мне так хорошо, легко стало. Потом домашние вернулись с похорон. А я давно лежала и сильно ослабела, почти нем могла ходить. Я понемногу, держась за стенку встала, иду и говорю: «Дайте мне покушать!». Домашние между собой шептаться стали: «Наверное, перед смертью уже бредит». Я это услышала и говорю: «Я есть хочу, дайте поесть чего-нибудь» и рассказала про приходившую бабушку. Все опять переглянулись. Но я поела и стала с каждым днем всё больше крепчать, поправляться и выздоровела». Потом домашние у мамы спрашивали, какую молитву читала над ней умершая бабушка, но она ее не запомнила.
Когда я уже училась в институте и приехала на каникулы домой, у меня сильно разболелся желудок. Боль была продолжительная, ноющая. Мама предложила попробовать попить травяной отвар, которым женщина из нашей деревни вылечила такие же симптомы. Она принесла сухую травку, мы правильно ее заварили, и я пила отвар по 2—3 глотка до еды три раза в день. Но я же училась на факультете биологии и мне стало интересно, что же это за трава. Я ее рассмотрела и оказалось, что это чистотел. Вообще, это довольно ядовитая трава, но в малых дозах оказывается, лечебная.
В Заполье женщины знали много лечебных трав и активно ими пользовались. Текля, мама Юстыны Дрейгал, травами даже лечила алкоголизм. Причем, от этого лечения мужчины выздоравливали полностью и вообще никогда больше не пили. Мама рассказывала, что эта женщина собирала нужные травки на лугу (как мы говорили, на поплаве) возле речки. Ее внучка, Оля Дрейгал, вышла замуж за Петю Потапенко, который киномехаником работал в Заполье. А он был большой любитель выпить и хорошо выпить. Прямо в день свадьбы они дали ему выпить отвар из трав и, как только он выпил, упал под стол. Ему было очень плохо, но откачали и с тех пор он вообще не брал водку в рот.
Еще один Потапенко жил в деревне, на поселке — Василь. Его тоже вылечили. У него хмель дурной был — он мог даже в чем мать родила по деревне бегать. Жена мучалась, мучалась и пришла к Текле за травками. Отлечили и Василя.
Моя бабушка Настасья лечила рожистые воспаления. К ней приезжали из разных деревень люди, привозили больных на телегах. Бабушка что-то шептала, подувала, и обязательно посыпала воспаленные участки ржаной мукой, а потом укутывала полотняной тряпочкой. В больнице раньше почему-то рожу не лечили, а всё к бабкам отправляли, вот больные и ехали к нам постоянно. Однажды женщине, которая жила в Заполье на поселке (фамилию ее не помню) и заболела рожей (у нее на лице было воспаление), приснился сон, что именно женщина по имени Настасья сможет ее вылечить. А бабушка к тому времени уже была старенькая, болела и плохо ходила. Дело было зимой. Муж той больной женщины взял домашние деревянные саночки, постелил в них сено, усадил туда нашу бабушку и отвез ее к больной жене. Бабушка полечила. В первую же ночь женщине стало намного лучше. Потом муж приезжал за бабушкой еще несколько раз и болезнь прошла.
Мама моя лечила боль в спине, что-то типа остеохондроза. Она стелила на пол постилку, клала больного возле порога и наступала одной ногой ему на спину и при этом что-то шептала. По негласному закону всех бабок-шептух, деньги за лечение брать запрещалось. По своему желанию пациент мог принести, например, что-то из продуктов. Однажды мама вылечила мужчину из Калатичей. Он работал в кузнице. Когда приходил на сеансы, увидел, что у нас заслонка для печки уже прогорела, кочерга плохая — короче посмотрел, что из железного инструмента маме в хозяйстве нужно было, он всё это сделал и привез ей в благодарность за лечение.
Когда у моей младшей дочери было сильное расстройство желудка (не могли ничем остановить 9 дней), мы обратились к Настасье Шумской (я уже про нее немного рассказывала). Она ребенку на животик прикладывала какие-то платки, что-то шептала. Кроме того, мы еще делали клизмы с отваром льняного семени. Что-то из этого помогло — вылечили.
— Ваши бабушка и мама были религиозными?
— Да, очень. Мама не разрешала со стола брать хлеб, пока она не прочитает молитву и не перекрестит буханку. И праздники все религиозные они соблюдали. Правильнее сказать, только религиозные и признавали. В школе нам не разрешали ходить в церковь. В большие праздники у дверей церкви в Глуске даже учителя дежурили. Однажды мама отправила меня в церковь освятить Пасху. Положила в корзинку булку, яйца, кусочек сала. Пришла я к церкви и вижу, учителя наши стоят. В церковь я так и не зашла. Посидела у маминой знакомой в Глуске в гостях немного и вернулась домой.
Когда мама сама не могла освятить Пасху, то просила кого-то из знакомых. В таком случае она им давала освящать только крашеные яйца и соль. Человек это всё нам принесет с пасхальной ночной службы. Мы дома становились на колени перед иконой, и мама читала пасхальную молитву. Потом поднимались с колен, клали красное яйцо в святую воду и яйцом умывались. Ну а дальше садились за стол и сначала ели освященные яйца с солью, а потом уже всё, что было приготовлено к празднику.
В большие религиозные праздники дома обычно не делали никакой работы. Однажды был один из таких праздников и большинство женщин сидели на лавочках, отдыхали. А несколько женщин взяли грабли и шли по деревне в сторону луга. У них спрашивают: «Жанчынки, вы куда? Сегодня же праздник». Они отвечают: «Лентяем каждый день праздник, а нам надо сено грести». И пошли на сенокос. Через некоторое время вдруг резко стемнело, набежала туча и разразилась страшная гроза. И вот молния попала в корову одной из этих женщин и убила животное.
Мама рассказывала еще один случай из своей молодости. Это было во время колядных святок. Она собралась идти на танцы, хотела сделать себе прическу, а заколочек, подколоть волосы не оказалось. Она взяла вязальные спицы (а брать их в святки нельзя было даже в руки), согнула несколько штук, вставила их в прическу, заколола волосы, и пошла на танцы. Бабушка этих ее действий не видела. Весной посадили курицу высиживать цыплят, и вывелись цыплята все с согнутыми ножками, как те спицы в маминой прическе. Некоторые цыплята ходили как будто на коленках. Бабушка Настасья схватилась за голову: «Божечки! Что же это такое у меня!?»
— Были ли в деревне повитухи? Где женщины рожали детей?
— В больницу деревенские женщины обращались крайне редко — рожали дома. Обычно ребенка принимала та женщина, которую потом приглашали в качестве наречённой бабки — говорили «бабила ребенка». Это обязательно была опытная пожилая женщина. Я не знаю, кто был моей наречённой бабкой, но только от нее у меня до сих пор осталась память. Она перевязывала мне пуповину льняными нитками и маленький кусочек от них остался по сегодняшний день.
— Как купали ребенка первый раз?
— Про этот ритуал я мало знаю. Купали не сразу после рождения, через дней пять или шесть. В корытце наливали теплую водичку, подстилали тряпочку, нареченная бабка держала ребенка и поливала его тихонько по своей руке водичкой.
— А крещение ребенка? Как проходил этот обряд?
— В церковь в Глуск крестить ребенка ехали только кум и кума. Родителям в церковь нельзя было в этот день. В телегу укладывали солому или сено, на которые они садились. Кума брала ребенка на руки и держала его всю дорогу. В церкви священник проводил обряд, и все возвращались домой. Теперь за ребенка отвечали не только родители, но и крестные. И если вдруг ребенок оставался сиротой, то именно крестный или крестная должны были забрать его на воспитание к себе. Крестные должны были дарить подарки, помогать своим крестникам. Хорошо запомнилось, как мой крестный привез мне отрез красивой ткани на платье. Тогда это считалось отличным подарком.
После церкви, все приезжали домой и садились за стол праздновать большое событие в жизни ребенка и семьи. На праздник приглашали в первую очередь близких родственников. После войны было трудно накормить, угостить большое застолье и все приглашенные шли в гости с уже приготовленными блюдами. Ставили миску на миску, а между ними укладывали дощечку, чтобы блюда не соприкасались. Укутывали всю эту конструкцию в рушник, длинные концы которого сверху связывали. И таких мисок обычно приносили штуки четыре, в двух руках несли. Также несли гости и на свадебный стол свои угощения. Приносили холодец, омлет, густой кисель, блинчики в сметане, посыпанные сахаром, налистники с творогом. Обычные деревенские блюда, деликатесов на столе в то время не было. Главное, что выпить и закусить было чем.
Могу еще и про свадьбы в Заполье рассказать.
— Расскажите, пожалуйста.
— После колядных святок и до Пасхи был период, который назывался Мясоед. Была даже такая частушка: «В сеголетний Мясоед пришел Володя на совет. Не сватайся Володенька, я еще молоденька». То есть в этот период женихи ходили свататься к потенциальным невестам. Если невеста соглашалась (ну или ее родители), тогда договаривались, когда будет свадьба и обговаривали другие организационные моменты. Сватовство, кстати, тоже проходило с застольем, с угощением. Если по всем вопросам договорились, то начинается подготовка к свадьбе. Тщательно выбирали дату. Нельзя было жениться во время постов. Вот, к примеру, перед Рождеством и перед Пасхой такие были. В эти периоды и не сватались.
Перед свадьбой приглашали женщину, которая шила для невесты венок. В Заполье это была Саша Лапеко. Для изготовления цветочков использовали парафин. Ткань обмакивали в парафин и формировали из этого лепестки, листики и так далее. К веночку пришивали фату.
Невеста накануне свадьбы приглашала своих подружек, шафирок, как говорили, «на венок». Девушек угощали, они сидели за столом, беседовали, пели песни и в это же время мастерица шила венок.
И вот день свадьбы. Ехали венчаться или в ЗАГС (сельсовет) расписываться. Когда молодые возвращались обратно в Заполье, молодые ребята, которых не приглашали на торжество, встречали новобрачных на дороге в деревню. Они знали, по какой дороге будет возвращаться свадебная процессия и ту перекрывали. Ставили стол. Обычно его просили на время в ближайшем к дороге доме, у нас, к примеру, часто брали, так как мы жили возле дороги на греблю. На стол стелили скатерть, ставили солонку с солью и хлеб. Чтобы парни убрали стол с дороги, жених должен был откупиться бутылкой водки. (Зная такую традицию, водку брали с собой, когда ехали расписываться). Получив бутылку, ребята, конечно же, молодым желали счастья, убирали с дороги стол и пропускали процессию дальше в деревню. Позже, уже в 1970-е, могли и несколько столов таких поставить на дороге молодоженов. Люди уже побогаче стали, могли и несколько раз откупиться.
Все приглашенные гости, как я уже говорила, несли на стол блюда. Каждый помечал свои мисочки, чтобы потом их забрать. Первый день свадьбы обязательно проходил в доме невесты, а второй — у жениха.
Свадьба и в первый, и во второй день проходила весело — гости много шутили, переодевались, разыгрывали сценки на свадебную тематику. Мы, маленькие, бегали, смотрели, многое не понимали тогда еще. Вот на одной деревенской свадьбе, Елена Семёниха (Барановская, возле Кастецких жила) переоделась в мужскую одежду — поношенные штаны, пиджак — как будто это жених встречает невесту. В ширинку вложила морковку и бегает, шутит: «Где моя невеста, я уже соскучился за тобой, где ж ты подевалась». Она бегает, причитает, а все гости хохочут. Невесту ряженую, то есть не настоящую, тоже выводили и они вместе с «женихом» веселили гостей. Это сейчас есть на свадьбе тамада, конкурсы, а в то время вот таким образом гости развлекались сами.
Хорошо помню свадьбу Любы, дочери Натальи Кудёлко (Герасимихи). Она выходила замуж за парня из другой деревни. В конце первого дня свадьбы ей собирали приданное, чтобы везти его в дом жениха. На грузовую машину ставили шкаф, собирали и загружали подушки, простыни, одежду и всё, что невесте было необходимо в новом доме. С ней вместе в машину садились шафирки, шафиры и ехали в деревню жениха. Вслед этой машине девушки кричали: «Люба, кони во все!». А невеста им отвечала: «За мною девочки все, все, все!». Это значит, она всем девушкам желала тоже выйти замуж.
— Раньше в деревнях была традиция фотографировать покойника, похороны. В Заполье такое было?
— Это появилось позже, когда стали доступны фотоаппараты. Раньше же их в деревне не было ни у кого. Умершего человека мыли, надевали: пожилые женщины — женщин, а пожилые мужчины — мужчин. Клали покойника на кут под икону. Рядом с ним на окно ставили стакан с водой. Вода постепенно нагревалась и в стакане появлялись маленькие пузырьки. Люди видели эти пузырьки и объясняли их появление тем, что так душа умершего прощается с этим миром. Рядом с покойным сидел дедушка (или бабушка) и читал Библию. Долго читал, практически не переставая. Привозили священника, и он отпевал усопшего. Но не ко всем людям в советское время привозили батюшку. Покойник еще лежал на куте, а в доме уже полным ходом шла подготовка к поминкам — женщины готовила разные блюда. Варили борщ, каши, блины, водка обязательно была.
Хоронили обычно до обеда. На кладбище покойника в гробу мужчины несли на руках. Похоронят и возвращались, садились за поминальный стол.
— Галина Павловна, как часто из Туапсе вы ездили домой в Заполье?
— Пока была жива мама, ездили каждый год в отпуск. Мама умерла в 1987 году и с той поры мы не ездили в Беларусь больше 25 лет — не было к кому ехать. Но однажды внучка на мой день рождения, зная мою любовь к родной Беларуси, включила песню «…Белый аист летит, над белёсым Полесьем летит…» И я разрыдалась… Мне так сильно захотелось домой, в мое Заполье…
В 2013 году мы с дочками поехали в деревню. Честно сказать, я не узнала свое Заполье. Поля заросли кустарником, дома стоят пустые, а каких-то вообще нет. Тех жителей, кого я знала, тоже осталось мало. Раньше было три стада коров, а теперь — одна корова на всю деревню. Другой живности в сараях тоже нет. Я как будто приехала на пожарище… Многих, кого знала, нашла на кладбище…
Но всё равно я рада была приехать в Заполье, где мне знаком каждый уголочек, была рада походить по родной улице, на которой прошло детство и юность. Вот и ходила, вспоминала…
Я и сейчас, каждый вечер вспоминаю нашу деревню, перебираю в памяти дом за домом — где и кто жил, какие хорошие люди были в нашей деревне.
Татьяна Геннадьевна Ямалтдинова (Полякова), дочь Галины Павловны, (07.04.1969 года рождения). С 1970 по 1976 год жила с мамой и сестрой Ларисой в Заполье и потом каждое лето приезжала на каникулы к бабушке.
— Татьяна, когда вы впервые приехали в Заполье?
— Я родилась, когда мама еще училась в Петропавловске в Казахстане в институте на последнем курсе. Ей было очень тяжело и учиться, и ухаживать за беспокойным младенцем. Поэтому в Казахстан приехала бабушка Феня и некоторое время смотрела меня. А в Заполье в 1970-м мы приехали уже с мамой вместе. Она поругалась с отцом, и мы отправились жить в Беларусь. Так что я первый раз попала в деревню совсем крохой, месяцев 11 мне было тогда. Осознанно я помню себя в Заполье уже когда мне было года 4 или 5. Здесь же в Заполье родилась и моя младшая сестра.
— Что помните из той деревенской жизни?
— Вспоминаю, как на праздники бабушка меня и сестру наряжала. Бабушка говорила, что в праздники работать нельзя. Она брала нас за руки, и мы шли с ней гулять по деревне. На лавочках возле каждого двора сидели нарядные бабушки в платочках.
На Купалье мы с бабушкой украшали цветами снаружи наш дом, а на колодец на ночь мы вешали крапиву. Бабушка говорила, что жгучей крапивой мы отпугнем ведьму, которая придет ночью и обязательно захочет написать в колодец, чтобы навредить людям.
Как-то с бабушкой ходили в гости к Кастецким. Там жил дедушка Виктор и бабушка Мария. Она была полной женщиной и как-то ходила по-особенному, а он прихрамывал. Бабушку Кастецкую в деревне называли Викториха. По диагонали от них жила наша тетя Катя Лапеко. Это сводная сестра нашей бабушки.
Мы с сестрой любили наблюдать, как утром гонят коров на пастбище и с обратно вечером домой — залазили на высокие столбы от ворот и оттуда смотрели. А коров у жителей в то время было очень много.
Бабушкин дом стоял возле дороги на греблю. Там постоянно ездили колхозные трактора и летом возили сено. Мы, дети, повиснем на сене, которое свешивалось с прицепа, вытащим его клок и несем бабушке в сарай. Так по-детски помогали с заготовкой сена для нашей коровы.
Однажды ходили с бабушкой на рынок в Глуск покупать поросят. Это уже было, когда я приезжала к ней на летние каникулы. Белые поросята у нее почему-то не приживались, и она всегда покупала рябеньких. Мы брали велосипед и рано утром шли на рынок. Обратно я катила велосипед, на котором в мешке лежал поросенок. Впускать животное в сарай надо было особым образом: разрезалось дно мешка и через эту дырку поросенок выходил наружу. Кстати, велосипед был куплен на деньги, которые мы заработали плетением стружки.
С бабушкой мы часто ходили на грядки — она полола, ухаживала за растениями, а мы собирали и ели то клубнику, то бобы.
За нашим огородом стояли колхозные скирды соломы. Мы туда ходили кататься — залазили наверх скирды и съезжали по скользкой соломе. Бригадир Николай Царик нас постоянно прогонял оттуда. А если бабушке или маме расскажет, то еще и дома всыпать могли.
У бабушки в доме под полом хранилась картошка. Она откидывала несколько половиц, набирала картошку в корзинку и готовила из нее для нас в печке вкусные драники, камаки с салом, бабку, смажонки. А от входных дверей по всей почти комнате лежала клеенка — полы в доме были не крашенные, и бабушка стелила клеенку, чтобы пол меньше пачкался. Она всё время цеплялась за эту клеенку. Однажды я пожалела бабушку: взяла молоток, маленькие гвоздики и прибила всю клеенку к полу. Бабуля захотела залезть в подпол за картошкой… а всё заколочено. Она говорит: «Кто это так сделал?». А я отвечаю: «Бабушка, ты же постоянно цеплялась. Мне тебя так жалко стало, и я приколотила эту противную клеенку». Она только улыбнулась и не ругала меня.
Время от времени бабушка давала нам по 5 копеек, и мы с сестрой ходили в клуб смотреть мультфильмы. Жили мы в Заполье небогато и вкусняшки нам каждый день не покупали, а нам хотелось то лимонада, то конфет. Однажды я заметила, где бабушка хранит свой кошелек и потихоньку вытащила из него три рубля. Накупили с сестрой на них конфет, лимонада — в общем, на что хватило денег. Конечно же, бабушка увидела пропажу, и мы получили, как говорят, по первое число. Залезли на печку и сидели там тихо, как нашкодившие коты. Вечером мама пришла с работы, и воспитательная работа с нами продолжилась.
В клуб мы бегали и на свадьбы смотреть. Невеста с женихом обязательно приносили всем, кто приходил туда танцевать (а это могли быть и не приглашенные гости) выпить и закусить. Молодоженов усаживали на желтые стулья, что в клубе стояли, поднимали их вверх и так вот поздравляли. Кричали им «Горько!», а молодые целовались.
Бабушка держала корову и постоянно сбивала масло в деревянной маслобойке. Холодильника у нее не было и продукты, к примеру, масло, мы хранили в холодной воде, которую приносили из колодца. Мясо, сало — солилось и хранилось в бочке и специальном ящике.
У бабушки и телевизора не было, а нам с сестрой так хотелось, чтобы он был и у нас дома. От стены хаты шли провода и, если у нас спрашивали, есть ли у вас телевизор, мы показывали на провода и говорили: «Вот, посмотрите, и у нас есть». А так обычно ходили к подружкам смотреть телевизор.
В кладовке стояла большая деревянная ступа с толкачем. Уж не знаю, что она там толкла, но ступу помню хорошо.
Бабушка умела прясть — делала нитки из шерсти и льна. У нее стояла самопрядка, были веретена.
Бабушка Феня — пример хорошей хозяйки. У нее в шкафу всегда был идеальный порядок. Летом она обязательно доставала вещи из шкафа и пересушивала, чтобы моль не завелась, чтобы влажности в них не было.
Помню одну трагическую историю, которая случилась в Заполье — утонул мальчик Саша, сын Евы Кудёлки и Владимира Барановского. Подробностей не знаю. Хорошо запомнилось, что в деревне было шумно, люди кричали: «Утонул! Утонул!». Я выглянула из окошка нашего дома и увидела, как отец нес на руках утонувшего мальчика.
А еще в 1976 году в деревне был пожар — горели соседние с нами дома. Тогда полностью сгорело три дома: Нади Глаз, Малевичей и бабушки Марки. Эти дома потушить не успели — они сгорели быстро. Наш стоял рядом с домом бабы Марки и огонь уже готов был перекинуться к нам, но приехали пожарные и стали поливать наш дом водой из шлангов. Мы все вещи вынесли на огород — там в вишняке сложили узлы с одеждой, посудой. Бабушка вытащила из сарая живность. Я сидела во дворе у соседки Агапы и держала кроликов за уши. Мне было очень страшно, и я плакала.
В Заполье я пошла в первый класс. Хорошо помню деревянную школу. Во дворе стояли спортивные брусья, тоже деревянные. В здании школы был коридор и две комнаты. Учительница — Людмила Петровна. Она была невесткой Рябцевых, что жили на поселке. В первом классе было всего две ученицы — я и Валя Мишур. Парты в школе были старой конструкции — стул и парта вместе. Чтобы встать, откидывали от стола крышечку. В верхней части стола была выемка под чернильницу и под карандаш или ручку.
С учебой бабушка мне помочь не могла — малограмотная была. Она знала буквы, могла что-то прочитать и немного написать и на этом всё. Она даже когда писала письмо, то начинала с большой буквы, а дальше всё шло сплошным текстом без запятых и точек. Проучилась я в запольской школе почти до конца первого класса, а потом мама меня забрала и увезла в Туапсе.
— Потом вы приезжали к бабушке на летние каникулы. Расскажите, как их проводили, о ваших подружках и друзьях из Заполья.
— Да, каждое лето проводили с сестрой в Заполье. Не могли дождаться, когда уже поедем в деревню. Мы с сестрой дружила с Катей Глаз, Аллой Михневич, Мариной Федориной (не уверена насчет правильности фамилии), Светой Дещеней (мы ее называли Апанасова), Леной из Риги (ее фамилия сейчас Маклецова). Из мальчишек дружили со Степой Дрейгалом, Сашей Филончик и немного Толиком, братом Кати Глаз. Мы ходили в Калатичи на танцы. Шли с магнитофоном и по дороге слушали самые популярные в то время зарубежные песни: C. C. Catch, Modern Talking и другие.
Из больших городов подружки приезжали в модных нарядах, которые шокировали местных бабушек. У Ленки из Риги была кофта, в которой один рукав был синий, а второй белый. Бабушки смотрели, смотрели и сделали вывод, что у портного просто не хватило синей ткани на второй рукав.
— Как долго вы приезжали в Заполье?
— До 1987 года, пока была жива бабушка. В 1987 году я уже училась в техникуме в Краснодаре и нам пришло письмо из деревни от дочери соседки, где она писала, что наша бабушка заболела и нам надо срочно приехать. Телефоны то были, но бабушка боялась напугать маму и не разрешила звонить. Мы приехали, успели ее увидеть, поговорить. Мама до последней минуты с ней была.
После смерти бабушки, мы в Заполье ездить перестали — не к кому было. Только через 25 лет, в 2013 году, приехали с мамой в деревню. А перед этой поездкой мне приснился сон. Бабушка говорит: «А чаго ж вы ка мне не едзеце?». А я отвечаю: «Бабушка, няма калі». После этого сна, в планах на первом месте появилась поездка в Беларусь. Я работаю сезонами и вот, как только закончилась моя работа, на следующий же день мы усадили маму в машину и поехали в Заполье. Для мамы эта поездка тоже стала возвращением в детство, в молодость. Она везде походила, вспоминала, встречалась со знакомыми, а я ее фотографировала.
Сейчас в Заполье тоже тянет, хочется приехать. Но вспоминаешь, что там уже почти никого нет из знакомых, друзей и такая тоска наступает…
