Николай Михайлович Дещеня, родился в Заполье 24 февраля 1955 года. В деревне не живет уже давно, но часто приезжает. Родительский дом находится по адресу улица Луговая, дом 52.
— С детства я слышал разговоры старожилов Заполья о том, как образовалась деревня. Они говорили, что когда-то очень давно на эти земли помещик привез шесть крепких крепостных мужиков, поселил их здесь, поженил. Когда-то я часто помогал маме на огороде и находил черепки от глиняной посуды. А когда тракторами пахали землю, находили очень много валунов и камней. Возможно, на этом месте когда-то стояли дома. Конечно же, я слышал и семейные истории, которые рассказывали мои родные, особенно когда собирались вместе по праздникам. Слышал, слушал и запоминал.
— Николай Михайлович, расскажите о вашей семье, родителях.
— Отца звали Михаил Фомич Дещеня, мама — Ольга Александровна (в девичестве Кирдун). Только рассказ о семье я хотел бы начать со своего прадеда по маминой линии Якова Кирдуна. Его в Заполье называли «дед Казак». Почему казак? У меня есть фотография, на которой прадед в военной форме российской царской армии и рядом с ним солдат в казачьей папахе. С обратной стороны фото есть надпись: «17 съезд казаков Черниговской губернии». Когда прадед родился я не знаю. А вот о том, как умер, мы знаем немного больше. Его сын и мой дед Александр Яковлевич не любил рассказывать про своего отца почему-то. Но одна догадка у меня есть. Уж не знаю, как там было на самом деле, но бабка Марфа (жена деда Александра) говорила, что Яков был заядлым картёжником. И дед Александр это потом подтверждал. Говорил, что когда отец выигрывал, то семья купалась в деньгах. Однажды привез три мешка денег (может дед Александр так образно говорил, уж не знаю). Но, когда проигрывал в карты, то всё из дома продавал и оставалась в хате одна икона. Когда Александр пошел в школу в первый класс, за обучение нужно было платить. И как раз в этот момент Яков проигрался в пух и прах. Пришел к ним в дом учитель и говорит: «Яков, надо за обучение сына заплатить». Прадед ответил, что его сын в армию не пойдет, ему грамота не нужна и даже сжег букварь. Так мой дед Александр из-за эмоционального порыва отца остался неграмотным в детстве, хотя сам Яков был грамотный. Дед всю жизнь обижался на отца за это. Но всё-таки он не остался неучем: сам научился читать, писать и всему, что нужно уже когда был взрослым. В период коллективизации его даже звали председателем колхоза, но он отказался.
Когда в 1917 году произошла революция, а потом началась гражданская война, большевики пришли в дом к прадеду Якову и попросили его пойти на службу, как человека, воевавшего и хорошо разбирающегося в этом деле. Сказали: «Яков, ты человек служивый, надо пойти и нам послужить». На это прадед им ответил так: «Да, я служил. Но служил царю и Отечеству, давал присягу. А кто вы такие? Я вас не знаю». После этого случая прадед пропал. Возможно, его убили. Дед Александр по крайней мере о дальнейшей судьбе отца никогда не рассказывал. У Якова был брат, который пошел служить к большевикам. После установления советской власти он стремительно продвигался по карьерной лестнице — был вроде бы директором какого-то завода, жил в Гомеле. Сменил даже фамилию: стал Кордун вместо Кирдун. Больше о нем в нашей семье никто ничего не знает.
— Теперь расскажите про своего деда Александра, похоже он тоже был интересным человеком.
— Да. Дед был особенным человеком! Во время гражданской войны его призвали в армию, и он служил где-то на Волге. Он охранял вагоны, на которых перевозили зерно. В то время стратегический продукт. После службы вернулся домой. Здесь уже начиналась коллективизация. В каждой деревне — отдельный колхоз. Вот и в Заполье организовывали колхоз. Деду сказали: «Ты грамотный, Александр, иди в председатели». Дед, может быть, и пошел бы. Но моя мудрая бабушка, Марфа Наумовна (Барановская в девичестве) отговорила его: «Не иди, Александр, убьют». Действительно могли убить, тогда такое время было. И вот она не пустила мужа, и сама не вступила в колхоз тоже. Немного отвлекусь в рассказе на бабушку. Она всегда говорила: «Я не абы якая, я шляхцянка». Бабушка всю жизнь занималась только детьми и домашним хозяйством, нигде никогда не работала. Очень она аккуратная была, любила чистоту и порядок. Заплетала всегда две косы, красивая женщина была. Прожила долгую жизнь — на 91 году умерла.
Так вот, дед в колхоз работать не пошел, а чтобы прожить ходил по деревням вместе со своим другом, тоже запольцем, плотничали, рубили дома.
Надо сказать, что в Заполье большая часть людей не пошла в колхоз так же, как и мой дед. Началась принудительная коллективизация. К 1939 году всех, кто до этого времени так и не пошел в колхоз, обложили большими налогами, забрали хозяйство. В этом же году (ближе к его концу) деда, как середняка, не сослали в Сибирь, а только посадили в тюрьму. Сидел в Минске два года, аж до июня 1941-го, до начала войны. Его отбывание наказания только называлось словом «сидел», а на деле заключенные в Минске тяжело трудились — строили дома, которые стоят по главному столичному проспекту. Дед работал плотником, выполнял все работы, связанные с деревом. Когда началась война их на работу не повели и даже не кормили несколько дней. Заключенных не выпускали за ворота, но во дворе тюрьмы находиться можно было. В это же время немецкие самолеты уже во всю бомбили город, всё горело, везде пожары, дым. Вот так голодные заключенные сидели пока не услышали стук в ворота. Конвоир выскочил посмотреть кто там. В ворота зашел советский офицер и солдат с винтовкой на перевес. Офицер говорит: «Что вы тут сидите?». Заключенные объяснили свое положение. Тогда он спросил, где начальник тюрьмы. Нашли его, вывели во двор на плац. Заключенные собрались тут же. Офицер скомандовал солдату: «Расстрелять!». Прямо на глазах у всех солдат вскинул винтовку и расстрелял начальника тюрьмы. Потом офицер обратился к арестантам: «Вам на сборы пять минут, и чтобы здесь никого не было». Среди арестантов все были такие же как мой дед — обычные деревенские жители. Дед Александр пошел пешком домой вместе со своим земляком из Калатичей, таким же арестантом. Из Минска до Заполья — не близкий путь. А ведь уже война идет, немцы кругом. Шли несколько дней, в основном передвигались по лесу. Это и безопасно, и пропитание хоть какое найти можно в лесу летом — ягоды собирали и ели. Когда они дошли до старой Варшавки (дорога Бобруйск — Слуцк), увидели большую колонну немцев — не пройти. Часовые ходят туда-сюда. Житель Калатичей пошел в одну сторону, дед Александр — в другую. Идти всё равно надо было, не будешь же сидеть на одном месте, элементарно, кушать хотелось и домой, конечно. Но немцы могли принять за лазутчика и застрелить. Поэтому дед решился выйти из леса к немцам. Вышел в открытом месте, чтобы его хорошо видно было. Перешел дорогу. Немецкий солдат навел на него автомат и смотрит. А дед ему говорит: «Пан, мне домой надо», и махнул рукой в сторону. На пальцах, в буквальном смысле, объяснил, что идет из тюрьмы: показал решетку пальцами. Немец видно всё понял и спокойно пропустил деда. Добрался дед домой дальше без приключений.
Когда немецкая армия уже полностью захватила Беларусь и они начали устанавливать свои порядки в Заполье, мужчин стали звать служить в полицию. К деду тоже пришли, мол, давай и ты тоже иди в полицию, ведь тебя советская власть сильно и незаслуженно обидела. Дед сказал: «Нет, что хотите делайте, но я не пойду. Я уже свое отвоевал, больше не хочу». Тогда пристали — отправляй сына Павла. Но он еще совсем молодой был и пока от семьи деда отстали на какое-то время. Но, мой мудрый дед сказал сыну: «Сынок, ты в полицию не иди ни в коем случае. Вернется советская власть — будут проблемы».
— Что ваши дедушка и бабушка рассказывали о военном времени, как они жили, что в деревне происходило?
— Рассказывали, что, когда в деревню пришли немцы, их семью выселили из больших парадных комнат дома (туда поселилось несколько немцев). Жили в маленьких комнатках, которые раньше использовали, как кладовку и для хозяйственных нужд.
В деревне стояли австрийцы (их подразделения входили в состав немецкой армии тоже) и одного из них в Заполье застрелили. Моя мама рассказывала, что в тот день, когда это случилось полицаи и немцы уехали на какое-то задание и в деревне никого чужого не было, кроме этого солдата. Он, видно, приболел и остался. Ходил по деревне, как будто не в себе и всем говорил: «Меня убьют». Сидел с местными жителями на лавочке, показывал фотографии своей семьи. И тут в деревню приехали партизаны — три человека на лошадях. Им ведь тоже надо было что-то кушать, и они временами наведывались в деревню за продуктами. Бабка Марфа говорила, что просили: «Дай сала, дай бульбы…». На возражения жителей, что семью, детей надо кормить, отвечали, что вы в деревне себе еще вырастите или найдете, а в лесу, где ты что найдешь. И давали, конечно. И вот, увидев партизан, австриец начал прятаться — зашел в самый крайний по улице дом от речки. Но хозяйка вытолкнула его из дома, мол, иди в другом месте спрячься, а то мне беда будет. Он и пошел по грядкам прятаться: где шел, где ползком передвигался.
Партизаны приехали на разгоряченных конях и подошли к девочкам, среди которых была и моя мама. Попросили воды коней напоить. Дети достали воды из колодца, напоили и коней, и партизан. Они еще некоторое время покатались по деревне, и собрались уезжать. Но кто-то из сельчан им сказал про гуляющего больного австрийца. Они начали его искать. А австриец, увидев партизан, хотел выстрелить. Однако пока он ползал, забил автомат землей и при выстреле ствол разорвало. Тут-то партизаны его и застрелили прямо у моего деда на огороде. Дед понял, что если быстро ничего не сделать, то, когда вернуться полицаи с немцами, будут проблемы, могут за такое и расстрелять. Кроме того, это хоть и убитый враг, но всё же человек и его надо похоронить. Дед Александр быстро сбил из досок гроб и похоронил убитого на местном кладбище. Дети даже сплели венки из полевых цветов и положили на могилку.
Еще мама рассказывала, что однажды утром проснулись они от гула машин. Выбежали на улицу и увидели, что Заполье окружили немцы и из машин начали доставать канистры — собирались сжечь деревню. Но не сожгли. Почему — неизвестно. То ли, потому что в деревне было много местных полицаев (много запольцев были обижены на советскую власть, потому и пошли служить немцам), то ли потому, что дед похоронил убитого немецкого солдата. Последнюю версию я слышал, когда дед умер и бабушки, которые пришли с ним проститься, говорили, что он спас деревню. Кстати, немцы могилу захороненного солдата тогда сразу вскрыли, посмотрели, как он погиб.
Бабушка рассказывала, что когда в начале войны летом ходили с подругами по ягоды, то наткнулись на свежее захоронение: из-под земли торчали руки и ноги человеческие. Видно, советские солдаты наткнулись на немцев и те их застрелили и кое-как присыпали землей. Женщины перепугались и убежали.
В 1944 году, когда Заполье освободили, дед Александр вместе с сыном Павлом пошли на фронт. Дед и на фронте плотничал: строил разрушенные мосты. Рассказывал, что только мост построят, немецкие самолеты налетят и все разбомбят в щепки и опять по-новому отстраивали. Дед говорил с обидой, что, когда его и однополчан награждали, при виде росписи Сталина всё аж сжималось внутри.
— Как жилось деду Александру после войны?
— Дед вернулся с войны. В колхоз он опять не вступил, остался, как говорили тогда, единоличником. Опять занимался плотничеством, строительством. В Глуске была церковь. Дело было в 1953 году. Деревянный купол на церкви прохудился. К деду приехал глусский священник и попросил в Пасхе сделать новый купол. Дед хотел отказаться, потому как никогда такой работы не делал. Но священник убедил: «Ты умеешь хорошо работать с деревом, а как сделать купол, я тебе расскажу и вместе справимся». Дед Александр вместе с сыном Павлом и глусским священником построили новый купол.
После этого к деду приехали сотрудники НКВД: «Александр, ты в колхоз не вступаешь, нигде не работаешь. Ты, говорят, заработал много денег на церкви — выплачивай все налоги». А что он мог заработать на церкви? Да и своим приработком тоже много не зарабатывал. Денег у большинства людей тогда не было, поэтому расплачивались обычно с ним так: кто сала даст, кто мяса или яиц. Денег нет — налоги не уплачены. Деда опять посадили в тюрьму. Он говорил, был уверен, что уже никогда не выйдет на свободу, в тюрьме и умрет. Но умер Сталин и по амнистии выпустили большое количество заключенных, в том числе и моего деда. Посидел он только около трех месяцев.
У деда было три дочки и сын, а потом добавились еще зятья и невестка. На большие праздники — на Пасху, на Покрова — все вместе собирались, выпивали немножко, конечно, песни пели и рассказывали всякие истории, а я малой бегал рядом и слушал, мне было интересно.
Дед любил читать газеты. В наш дом шла «Правда» (мой отец выписывал), и дед читал ее от начала до конца — искал правду в «Правде». В колхоз он так и не пошел работать. Чтобы заработать пенсию пошел сторожем в сельхозтехнику в Глуске. Заработал пенсию в 20 рублей.
Дед не любил рассказывать о своей жизни. Если я что-то у него спрашивал, он всё время говорил: «Ай, унучак, адкасніся». Типа отстань, не допытывайся.
Дед Александр прожил 80 лет.
— Расскажите про своего дядю, Павла Кирдуна.
— Перед войной на краю деревни дядя Павел (он же и мой крестный) посадил дубчик вяза. Сейчас это дерево, наверное, и три человека не обхватят, такой он толстый и большой вырос. В 1942 году Павлу исполнилось 18 лет. Его настойчиво стали звать идти служить в полицию. Но он не соглашался. Тогда его поставили к стене последнего дома, и полицейский контролировал, чтобы он стоял и не убежал. Это такая пытка была, пытались силой заставить пойти служить немцам. Два дня простоял на солнце возле стены. На третий — не выдержал и как-то убежал.
Был еще и такой случай. Молодежь устраивала время от времени вечеринки по домам у сельчан. Полицаи приходили с винтовками прямо на танцы — поставят их в углу и сами гуляют. Танцевали. Дядя рассказывал, что один из полицаев во время танцев всё время его толкал. Не выдержал Павел и врезал ему в глаз. Конечно же, на его защиту встали другие полицаи. Дяде пришлось убегать и долгое время прятаться. Летом прятался в копнах сена, ночевал в гумне (стояло примерно в 200 метрах от дома), убегал в лес, потом вроде бы ушел к партизанам. Ночью иногда приходил домой. Однажды кто-то увидел, как он пришел, донес в полицию и на него сделали облаву. Пришли к деду Александру поздно вечером в дом с обыском. Павел успел выскочить из хаты на чердак, а потом на крышу. Было холодно и он, чтобы не замерзнуть обнял печную трубу и так переждал облаву.
В гумне (большое помещение типа склада) его тоже пытались словить. Однажды пришли в дом и спрашивают у бабки Марфы, где сын. Она только плечами пожимает, мол, не знаю. Но кто-то видел, как Павел в гумно заходил и рассказал полицаям. Они туда, бабка за ними. В помещении стояло много бочек. Они стали стрелять по бочкам. Бабушка в слезы, в крик: «Хлопчыкі не страляйце!» Но Павла в гумне в этот момент не было, он успел убежать в лес.
В 1944 году всех мужчин призвали на фронт. Запольские попали под Кёнигсберг. Многие там и погибли. В одном из боев Павла тяжело ранило. Армия шла в атаку. На одном из этапов нужно было преодолеть проволочное заграждение. Чтобы проползти, на проволоку набрасывали шинель. Павел так и сделал. Начал переползать, но чем-то зацепился и застрял. В этот момент его, как огнем что-то обожгло — пуля прошла по диагонали от ключицы до живота. От боли рванулся и побежал. Кругом все кричат «Ура!», идут в атаку. Через некоторое время уже тишина — некому кричать. Немцы пулеметами перестреляли всех и пошли добивать раненых советских солдат. Павел подбежал к водонапорной башне и там увидел двоих живых однополчан — офицера и сержанта. Павел сказал офицеру про ранение, тот поднял ему гимнастерку и ужаснулся. Чтобы немцы их не обнаружили, чтобы уцелеть, необходимо было добежать метров 100 до леса. Сержант побежал первым — застрелили. Но выбора не было и следующим побежал Павел. Бежал, бежал изо всех сил. Вот уже близко лес… Очнулся он уже только в госпитале. Тяжело раненых везли долго на санитарном поезде в Москву. Шесть месяцев лечился в госпитале. Здесь же встретил и Победу. Однажды вместе с другом решили пойти посмотреть Москву. Никто их не отпускал и такой уход из госпиталя на армейском языке означал — самоволка. Они думали, что вернутся до вечерней проверки, но заблудились в большом городе и вернулись только ночью. За такой проступок (раз уже здоровые) их отправили на войну с Японией. Долго везли. В боях там не участвовал. После завершения войны вернулся в Заполье. Работал в колхозе: ходил на полевые работы, ухаживал за садом. Женился и жил потом в Калатичах.
Примечание. В одном из архивных документов на сайте pamyat-naroda.ru, выданном Павлу Кирдуну при отправке на японский фронт в мае 1945 года, написано, что до войны он работал сапожником, надомником в д. Заполье. Военная специальность — стрелок. Два ранения. «В оккупации был на родине с 1941 по 1942 год. В январе 1942 ушел в партизанский отряд Шваякова, 4-й бригады, действовавший до 1944 года».
— Вы говорили, что ваша бабушка Марфа называла себя шляхтянкой. С кем в деревне она больше всего общалась, дружила?
— Общалась, конечно же, с соседями и больше всего с женой своего брата Ивана Ульяной Барановской. Бабушка была домоседкой: мало куда ходила, на работу в колхоз тоже не ходила, всё больше дома чем-то занималась. У женщины всегда дома работы много.
— А с Костецкими ваша бабушка общалась?
— Да, конечно, ведь они тоже из шляхты были, как и моя бабушка. Я хорошо помню Виктора Костецкого. Он тополя выращивал, которые мы, школьники, потом высаживали. Дед Александр с ним дружил. Вместе до войны даже ходили дома рубить. Но я мало ходил на поселок и совсем немного слышал про эту семью и то только от родных.
— Кто жил по соседству с вашими дедушкой и бабушкой?
— Мы жили на краю деревни. Как-то так сложилось, что все соседи были тоже Кирдуны. С одной стороны жил Иван. Его отца, Дмитрия, во время войны расстреляли немцы. С другой стороны — Иосиф. Его отца расстреляли в 1937-м. Напротив жила сестра Иосифа, Ольга. Это были не просто соседи, все они были родственниками с нами и между собой. Рядом жил еще один Кирдун — Терентий. Он не был нашим родственником, а просто однофамильцем. Работал лесником и при советской власти, и при немцах, и после войны тоже: как-то он умел находить общий язык со всеми.
Хочу отметить, что в Заполье все люди были приветливые и дружелюбные, не ругались и не враждовали. Возможно, это объяснялось тем, что все тесно друг с другом были переплетены родственными связями.
— Про деда со стороны отца что-нибудь знаете?
— Да, немного знаю. Звали его Фома Петрович. Он тоже жил в Заполье. У него с бабкой Прасковьей было 14 детей! Мой отец был вторым ребенком в семье. Деда Фому вместе с другими запольцами тоже призвали на фронт в 1944-м. Был серьезно ранен: пуля прошла ему через горло, повредив голосовые связки. После такого ранения он не мог нормально разговаривать. Рассказывали, что, когда он пришел с фронта, у него из горла торчала трубка. Когда он трубку закрывал пальцем, то был слышен шепот, а если трубка открыта была, то звука не было слышно совсем. Трубку достали потом, и он шепотом так и разговаривал.
— Расскажите про вашего отца.
— Отец работал слесарем в колхозе, потом комбайнером. Хорошо разбирался в технике. Стал даже комбайнером-передовиком. Начали его агитировать вступать в компартию. Мама моя была против мужа коммуниста и говорила «в партию ты не пойдешь». Но что значило слово мамы против слова руководителей отца? И вот он уже кандидат на вступление в партию. Комиссия, человек 5, пришла к нам в дом смотреть быт будущего коммуниста. Заметили в красном углу две иконы: «Коммунисту нельзя в доме иконы держать!» На это замечание мама сказала: «Икону мужа можете снимать, а мою не трогайте, пусть висит! У меня нет необходимости, чтобы мой муж коммунистом был, и чтобы вы мне командовали, что должно быть у меня дома, а что нет»». В результате одну икону сняли, и папа отнес ее в кладовку, а другая так и осталась висеть на своем месте. Мама свое мнение и свою икону отстояла, но и отца в партию всё-таки приняли. В бобруйской газете «Коммунист» было даже его фото и небольшая заметка. На снимке отец сидит дома за столом и что-то считает на счетах. Мол, вот передовик, который днем работает на комбайне, а вечером еще и подсчеты ведет. Был он и делегатом на 15 партийной конференции вместе с председателем колхоза и фото сохранилось с этого события. Кстати, когда он работал комбайнером у него случилась неожиданная встреча. Однажды он работал на поле возле Цагельни и вдруг туда подлетел вертолет и начал садиться прямо на сжатом поле. Отец думал, что это военные, ведь у нас возле деревни часто проходили учения. Из вертолета вышел мужчина в плаще и пошел прямо к отцу. Папа заглушил комбайн и насторожился — ситуация непонятная. Мужчина подошел близко, поздоровался, стал расспрашивать как дела, как живется и так далее. Оказывается, это был Пётр Миронович Машеров! Он летел в Глуск к женщине, с которой они вместе воевали что ли и по дороге в разных местах приземлялся, останавливался и разговаривал с обычными людьми.
Сохранилось много грамот, которыми награждали отца. Его даже хотели представить к какому-то высокому ордену, возможно, даже ордену Ленина и званию Героя соцтруда, но как раз в это время отец сильно заболел — начались серьезные проблемы с желудком, даже операцию хотели делать. Это сейчас трактористов и комбайнеров кормят, привозят им горячее питание прямо на поле, а раньше ведь такого не было. Если он работал где-то близко возле деревни, то мать даст мне торбочку с обедом, и я несу ее отцу через поля. А в другое время был весь рабочий день (а это даже не 8 часов, а больше) голодный. Вот так из-за болезни он ушел с этой работы — врачи рекомендовали легкий труд.
Отец устроился почтальоном. Работал около трех лет. Разносил почту, пенсии в Калатичах и Заполье. В нашей деревне даже мне доверял газеты и письма разнести.
Однажды в деревне произошло несчастье — застрелился заведующий фермой. Там какая-то запутанная история произошла на почве ревности. Вроде как связь у него с дояркой была. Жена что-то ему сказала, завязался скандал. Вроде бы сначала ее грозился застрелить, но она выбила у него из рук патрон, которым он хотел зарядить ружье. А потом он застрелился сам. И вот на ферму нужен был другой заведующий. К отцу приехал председатель колхоза и стал его уговаривать поехать учиться, чтобы работать на ферме заведующим. Папа согласился. Поехал в Климовичи учиться на годичные очные курсы. Потом там же заочно закончил еще и сельхоз техникум — ветеринаром стал.
К отцу потом вся деревня обращалась за ветеринарной помощью. Кроме того, если кому надо было электрику сделать, тоже к нему шли. Он всем помогал.
— О вашей маме расскажите. Она, похоже, была женщина с характером.
— Мама была очень верующим человеком. До замужества работала в Глуске в ткацкой артели «Победа». У меня сохранились две фотографии с того времени. На одной из них мама в первом ряду в резиновых сапогах. В первом ряду, как правило, сидели передовики производства, самые лучшие работницы. Она просилась встать сзади, чтобы сапог не видно было, но не разрешили: «Ты передовик, тебе во второй ряд нельзя. Ты их как-нибудь прикрой». Вот она на фото и тянет свою юбку вниз. Мама рассказывала, что ее не предупредили, что будут фотографировать и она пришла на работу, как обычно, в сапогах. А остальные девушки на фото в туфельках. Может и не было у нее тогда туфель, кто знает. Трудно было каждый день ходить пешком так далеко. Летом еще ничего, а вот зимой — снега, мороз.
В 1953 году она вышла замуж. На втором фото она уже беременная мной и поэтому спряталась во второй ряд.
После рождения детей она уже в Глуске не работала, а пошла полеводом в колхоз. Потом трудилась в птичнике и еще позже — дояркой. А еще занималась домашним хозяйством и меня с сестрой Надей воспитывала. Учительница начальных классов запольской школы Лидия Антоновна Тузик спрашивала у мамы: «Ольга, почему ты так мало детей родила? Такие хорошие дети у тебя!»
— Расскажите о своем детстве.
— Я родился в доме деда Александра и практически жил с ним и бабушкой. Отец в дом деда пришел, как примак. Через три года дед нас отселил — построил нам другой дом. Но я большую часть времени проводил всё равно у деда, домой мог прийти только переночевать. Родителям было некогда особо нами заниматься они постоянно были заняты на работе. Дед был для меня самым авторитетным человеком в семье. Он меня воспитывал даже больше, чем отец. Я его очень любил, и бабушку, конечно. Она вкусно готовила.
Воспитание у деда было особенным. К примеру, когда меня приняли в пионеры, я гордый бежал домой, чтобы рассказать ему о таком важном событии в моей жизни. Но он, к моему удивлению, воспринял эту новость безразлично и просто сказал: «Ну и что?». Я один из первых классе вступал и в комсомол. Повесили мне значок комсомольский на лацкан пиджака. Пришел к деду и, помня, как он воспринял меня-пионера, молчу про комсомол. Дед значок заметил и пальцем в значок ткнул и говорит: «А это что?» Я объяснил, что вступил в комсомол.
Всё мое детство босоногое (в прямом смысле слова) прошло в основном на речке: рыбу ловили, купались, развлекались там и летом, и зимой. Несколько раз тонул, выплывал, научился плавать. Толя Воронец вместе со мной тонул. Его спасли, а я, постарше его, сам как-то выплыл. Закрутило меня водоворотом на глубину, опустился под воду, а глаза были открыты и вижу — солнечный свет пробивается через воду и рыбки плавают. Кое-как вынырнул, уцепился за ветку куста и потом меня брат вытащил.
На рыбалке карасей, пескарей наловлю, приду домой, почищу их, поджарю на керогазе до состояния сухариков и всё съем. Вкусно было.
Когда повзрослели ходили с другом Мишей на «Колдоб» (старое русло). Почему так место называлось, я не знаю. Вот мы придем туда, костер разведем. Приносили из дома сало, яиц и всё это жарили на сковороде и ели.
В детстве, еще в начальной школе, возле сельского клуба мы вместе с учительницей садили парк. Бригадир Николай Царик тоже там был. Виктор Костецкий выращивал маленькие тоненькие прутки тополей, а мы их потом высаживали. Теперь они уже высокие и большие.
Каждую осень возле Заполья проходили военные учения. Мальчишки пропадали днями возле солдат. Танки на учения шли прямо через деревню. Они на поворотах вырывали гусеницами такие глубокие ямы, что военным приходилось их долго засыпать и выравнивать дорогу. На учения однажды прилетал на вертолете даже командующий белорусским военным округом Третьяк. Вся деревня приходила на него посмотреть.
Мне было лет шесть, и мама меня отправила занести солдатам яблок. Я нагрузил целый кош и понес. У меня на голове была шапка-бескозырка. На ней было написано «моряк». Я подхожу к солдатам, а они говорят: «О! Моряк». А я им отвечаю, как привык, по-белорусски: «Не моряк, а марак». Я возмущался, как это так, они взрослые, а не знают, как правильно надо говорить.
Когда подрос, то уже в солдатском лагере пропадал днями. Нам было всё любопытно, нам нужны были эмблемы, значки, фляжки и так далее. Кашу с солдатами даже ели. Однажды от отца получил ремня за то, что столько времени проводил в лагере, который, кстати, находился за речкой в Волковне, ближе к Балашевичам. Папа пришел меня искать туда, ведь все дети вернулись в деревню, а меня нет. Сижу с солдатами и вижу, батька идет. Понял, что мне попадет. Я рванул домой. Прибежал быстрее отца и спрятался в сено на сеновале, чтобы никто не нашел. Но от отца же не спрячешься. И он меня нашел… Был он очень строгий и любил дисциплину.
Во время учений все танки и солдаты делились на две команды — синие и красные — и сражались друг с другом. Стреляли. Делали минные поля из дымовых шашек возле речки. Мы бегали смотреть на стрельбы, хотя и страшно было. Нас гоняли, не разрешали, но кто нам мог запретить… Однажды мое любопытство чуть не стоило мне жизни, ну или здоровья, по крайней мере. Танк, когда стреляет у него из дула вырывается пламя на метра два и взрывная волна идет сильная. Это всё случилось возле Колдоба. Танк, замаскированный, стоял в кустах. Чтобы лучше видеть, как проходят учения, мне нужно было переместиться в другое место, и я хотел под дулом танка пробежать. Только начал двигаться (до танка метров 10 было), а в этот момент танк выстрелил. Меня воздушной волной подняло вверх и бросило в кусты. Жив остался, только царапины были.
После третьего класса меня отправили к маминой сестре, тете Наде, в Минск в гости. Тетя приехала за мной в Заполье. А в Минск мы с ней полетели на самолете! Тогда из Глуска в Минск летал АН-2 «кукурузник». Это были регулярные рейсы. Приехали в Глуске на взлетное поле, купили билеты и ждем самолет. Я не мог дождаться, когда же мы усядемся и полетим. Взлетели и через минуту мне говорят: «Смотри, Калатичи! А вот и Заполье!» Я гляжу вниз и вижу внизу колхозный двор. Мама в то время работала на птичнике. И вот я вижу птичник, на нем куры — белые точечки — и мама стоит и машет мне рукой. Она знала, что летим и ждала самолет. Когда летели, самолет проваливался в воздушные ямы постоянно. В пути мы были 45 минут.
После этого полета у меня появилась мечта — стать пилотом. Но, к сожалению, я не прошел медкомиссию.
— В 1950-е несколько девушек из Заполья ездили строить Магнитогорск. Вы знаете кто ездил и почему именно этих девушек отправили? Что они там делали?
— Да, знаю. Среди них была сестра моей мамы — Надежда. А еще Ольга Кирдун и Катя Барановская. Отправляли дочерей единоличников, тех, чьи родители не хотели идти в колхоз. А Ольга к тому же была дочерью так называемого «врага народа». Ее отца, Михаила Кирдуна, в 1937 году расстреляли. За что? Как-то он по своим делам был в Глуске и услышал там разговор, что жена Сталина покончила с собой. Он пришел в деревню и, сидя вечером на лавочке, рассказал мужикам эту новость. Кто-то из деревенских жителей донес на него. Рано утром к дому приехал грузовичок, Михаила забрали и больше в деревню он не вернулся.
Девчата работали на строительстве города вместе с пленными немецкими солдатами. Девушек даже отпускали ненадолго домой в отпуск, но они обязаны были вернуться обратно. Моя тетя приехала в отпуск и обратно возвращаться не захотела. Она уехала из дома, но в Магнитогорск не вернулась — ей пришлось некоторое время скрываться, потому что за неявку на работу грозила тюрьма. В нашей деревне был парень Степан Желягин. Он помог ей скрываться и потом стал ее мужем.
Кстати, у Степана тоже была своя военная история.
— Расскажите, пожалуйста.
— Расскажу то, что слышал от своих родных. Во время войны немцы отправляли молодежь в Германию на работу. Обычно девушки прятались, когда по деревне шел хапун. В остальное время девушки и парни чувствовали себя более-менее безопасно в этом плане. Несмотря на войну, по праздникам устраивали вечеринки, танцевали, гуляли. И вот после одной из таких вечеринок Степана схватили и отправили в Германию. Он тогда еще несовершеннолетний был и, может быть, поэтому потом советская власть к нему не имела претензий. В Германии он работал чернорабочим на большом холодильнике: там в огромных ангарах висело много туш. Он рассказывал, что там был настолько сильный мороз, что когда туша иногда падала с высоты на пол, то разбивалась вдребезги. После войны он отучился, переехал в Минск, где работал мастером цеха на тракторном заводе. Его много раз представляли к наградам, но посмотрят в личное дело, а там отметка, что он был в Германии, и награду не дали ни одну.
— А как в деревне люди относились к бывшим полицаям, тем, кто отбыли наказание и вернулись домой?
— Я никогда не слышал, чтобы на этом заострялось внимание. В полицию пошли многие из тех, кого в период коллективизации обидела советская власть. Это были и люди среднего возраста, и молодые парни. После победы их всех осудили на 25 лет, но через 10 лет, после амнистии, кто смог выжить в тюрьме, вернулся в Заполье. Они работали в колхозе, как и все сельчане.
Но был в деревне один случай трагический. После войны в деревню приехал жить Алексей Шебеко. Он был неплохим человеком, хорошо играл на гармошке. Хвастался, что у него есть орден Красной Звезды (возможно, действительно был). Но все знали, что он сидел вместе с полицаями где-то в Сибири. Наши полицаи присылали письма домой из тюрьмы, и он переписывался с запольской девушкой. После освобождения на родину к себе не поехал, а решил приехать вместе с запольскими полицаями в нашу деревню. Хотел начать жизнь сначала. А после войны мужчин в Заполье не хватало, любой был на вес золота, и девушка его приняла. Они поженились. Трое детей родилось.
В деревне говорили, что он служил во власовской армии. Несмотря на это, люди приняли его нормально. Работал он в колхозе. Но только с бригадиром не мог найти взаимопонимания. Бригадир всё время на него говорил «власовец».
Однажды 9 мая (это были 1980-е, какой год точно, не помню) мой дядя Павел с медалями на пиджаке, пришел в Заполье (жил в Калатичах) — такая у него была традиция. Они с дедом отмечали праздник. Дядю, как ветерана приглашали и в Глуск на торжественный митинг, и везде. Шебеку не приглашали никуда и никогда, потому как был наказан.
И вот 9 мая он увидел моего дядю с медалями, потом, может быть, ему еще что-то бригадир сказал обидное и вроде они даже поругались. Короче говоря, в этот же день к вечеру вся деревня говорила, что Шебеко повесился. Что именно стало причиной такого поступка — непонятно.
— Какие деревенские легенды или истории вы знаете? Может быть есть особенные, интересные места в деревне?
— Хочу рассказать про дорогу, которая вела из Глуска через Заполье на Вильчу, то есть на бобруйскую трассу. В урочище Млиновой брод когда-то стояла мельница. Там же жил помещик Шенец и стоял его дом. Скорее всего он был и хозяином мельницы. Через Млиновой брод и шла эта дорога. Через реку в этом месте в сторону урочища Сосанка когда-то был длинный мост.
— Про помещика кто-нибудь рассказывал, вы что-то слышали?
— Знаю, что один из участков речки в пределах Заполья назывался «Шенцева шейка». Находилось оно примерно в ста метрах вниз по течению от Млинового брода на резком повороте реки. Рыба там хорошо ловилась. Больше ничего про помещика никто не рассказывал мне. Место, где стоял дом помещика, потом поделили на участки для посадки вроде бы льна. Там однажды моя бабушка Марфа нашла золотое кольцо. Женщины поработали и сели обедать. Бабушка кушает и смотрит — из земли что-то торчит и блестит на солнце. Она подошла, подковырнула, а там… золотое кольцо. Тоненькое, маленькое, но золотое. Не знаю кому бабушка его подарила, наверное, моей тете. По крайней мере у мамы его не было. А был у мамы кусочек золотого червонца.
— Откуда он у нее?
— Когда-то дед продал корову и ему дали за нее 12 рублей золотом. Червонец долго хранился в семье у деда Александра и когда пришло время трем дочерям выходить замуж и сыну жениться, он разделил червонец на равные части между детьми.
— Может в деревне были какие-то мастеровые люди?
— Много таких в разных сферах было людей. Вот, к примеру, почти в каждом доме в Заполье оконницы были сделаны руками Иосифа Кирдуна, сына репрессированного Михаила. Он делал людям столы, кресла, тумбочки. Когда проходили в Заполье военные учения, с танками вместе приезжал тягач, если вдруг техника где-то застрянет. Так вот он просил у военных, чтобы они этим тягачом из речки вытащили старинные, упавшие в воду, дубы. Он их сушил, стругал и делал из этого черного цвета дерева (мореный дуб, кстати, очень крепкий!) тумбочки и продавал в Глуске. Работал он, кстати, тоже в Глуске на мебельной фабрике.
— Что для вас в Заполье самое притягательное? Почему туда хочется возвращаться?
— Это моя Родина. Собственно, этим словом всё сказано. Приедешь туда и не хочется уезжать. Там пешком, босиком, пройдено, пробегано всё кругом: каждая дорожка, стежка знакома. Когда жива была мама ездил часто, а теперь уже реже бываю, но всё равно тянет, хоть на минутку.
