Александр Сергеевич Глаз родился в Минске 09.05.1949 года. Виктор Сергеевич Глаз родился в Минске 01.04.1955 года. В Заполье переехали с родителями в марте 1956 года. В деревне проживали по адресу улица Луговая, 39. Александр Сергеевич сейчас живет в городе Кировске, Виктор Сергеевич — в Минске.
— Виктор Сергеевич, сразу же хочу спросить, как ваши родители оказались в Минске?
— После войны отец, Сергей Яковлевич, уехал в Минск — сначала учился, а потом работал сталеваром на тракторном заводе. На заводе познакомился с нашей мамой, Марией Игнатьевной (девичья фамилия Гаврилькова). Она была родом из Рогачевского района Гомельской области. Их деревню во время войны сожгли немцы — семья еле выжила. Сразу же после войны бабушка, мама и ее сестры перебрались в Минск. Чтобы восстанавливать столицу нужны были рабочие руки, и они все пошли работать. Мама — на тракторный завод стерженщицей (рабочая-формовщица, изготовляющая стержни для литейных форм) в горячий цех.
— Александр Сергеевич, вы старше и, наверное, лучше помните ваш переезд из Минска в Заполье? Расскажите.
— Да, хорошо помню, как мы переехали. Родители папы жили в Заполье. Отец нашего папы, дед Яков, заболел туберкулезом, и ему требовался уход. Бабушка Пелагея (Палагья ее называли в деревне) тоже болела. В деревне, рядом с дедом, жила старшая папина сестра Ульяна (по мужу, Гриневич), но у нее было шестеро детей и за отцом она присматривать не могла. Раньше было принято, что младший сын должен заботиться о родителях. Наш папа и был тем самым младшим сыном.
В Минске мы жили в коммунальной квартире — в большой комнате, разделенной занавеской. В одной части жили мы — мама, папа и я с братом. А в другой — женщина с ребенком. Так себе условия. Это тоже стало решающим фактором к переезду.
Родители на тракторном заводе работали на вредном производстве и в тяжелых условиях, однако зарплата у них была по тем временам хорошая. Отец без отрыва от работы окончил водительские курсы и собирался ехать «поднимать целину». Возле тракторного завода была сосновая роща, вот там по вечерам после трудового дня проходили занятия. Я даже помню, что однажды ходил с ним на одно из занятий.
В марте 1956 года родители решили переехать в деревню. Отец заказал грузотакси, погрузил наши вещи, посадил в кабину машины маму, которая на руках держала годовалого Витю, а мы с отцом залезли на кузов и так поехали в Заполье.
Через неделю после нашего переезда отец уехал на целину, а мы остались у бабушки и дедушки. Около 1,5 лет он там работал, а затем вернулся к нам. За это время болезнь деда стала прогрессировать еще больше.
У деда с бабушкой был старенький, крытый соломой домик — на весь дом одна комната и печка в ней. В деревне тогда еще даже электричества не было.
— Александр Сергеевич, а до переезда из Минска вы бывали в Заполье?
— Конечно. Меня родители привозили в деревню и раньше. Весной отец уходил в отпуск и отвозил меня к деду. Мама уходила в отпуск осенью и приезжала забирала меня обратно в город. Однажды по какой-то причине не получилось меня осенью забрать, и я остался зимовать в деревне. Хоть и маленький был, но запомнил, как спал с дедом на печке и был слышен волчий вой вокруг Заполья. У Петрушеньки, который жил возле школы, волки тогда утащили собаку, привязанного возле крыльца.
— Какой вы запомнили бабушку?
— Бабушка Пелагея была полная женщина, у нее постоянно болели ноги. В колхоз на работу она ходила редко, в основном занималась домашним хозяйством.
— А вы, Виктор Сергеевич, какими запомнили бабушку и дедушку?
— Саша, конечно, больше помнит, но и у меня в памяти кое-что осталось. Помню, как дед Яков меня на волах катал — садил на подводу, и мы с ним ехали куда-то.
Во дворе у деда стояло гумно (такой большой сарай куда свозили сжатое зерно) и там был ток — место, где молотили жито, ячмень и другие зерновые. Бабушка сожнет жито, и дед обмолачивал его цепом на току.
Дед Яков делал из березового сока вкусный квас. Та береза, с которой он брал сок, кстати, и сейчас еще стоит на нашем дворе.
Бабушка всё хлопотало по хозяйству. На меня ругалась, что много друзей во двор приводил. Почему ругалась? Игрушек в нашем детстве не было, поэтому в таком качестве у нас выступало всё, что угодно. К примеру, мы брали кирпич, представляли, что это машина и «ездили» ими по двору. Бабушка: «Ты навошта папрыводзіў гэтых (тут она называла неприличные деревенские клички) і разоры мне тут у двары робіце цаглінамі?» Она ровняла двор, подметала, а мы всю ее работу портили.
Возле дома росла черемуха. Весной по вечерам парни, когда шли гулять мимо нашего двора, всё время срывали для девчат цветы. Бабушка на них тоже ругалась, что портят дерево. Она любила, чтобы везде был порядок.
Бабуля пекла в печке очень вкусный хлеб. Буханки были круглые. Она достанет его из печки, на лаву выложит, а он прямо «дышит». От свежего хлеба на весь дом просто сумасшедший запах был! Когда он остынет, бабушка нам отрезала кусок (как говорили, лусту) и мы ели его с молоком. Такое блюдо было самым вкусным из всего, чем нас кормили в детстве.
Иногда бабушка давала копейки, и мы бежали в запольский ларек покупать себе конфеты и лимонад.
— Сколько детей было в семье деда Якова и бабушки Пелагеи?
— Четверо детей у них было: старшая — Ульяна, Фёдор, Тихон и, наш отец, Сергей.
Фёдора в 1939 году призвали на срочную службу в Красную Армию, служил на Дальнем Востоке (где-то в районе Биробиджана). Он домой прислал письмо, что его отправили учиться на курсы сержантов и прислал свою фотографию. В Заполье в родительском доме висит его портрет, сделанный из этой фотографии. В 1941-м осенью он должен был вернуться со службы домой, но началась война. Их части сначала держали по месту дислокации — Сталин боялся, что может напасть Япония. Когда зимой 1941-го стало очень тяжело под Москвой, войска с Дальнего Востока перебросили туда. В Рузском районе возле села Михайловское 7 декабря 1941-го Фёдор погиб. В память о нем осталась только фотография да ель, которую он посадил возле родительского дома, когда уходил в армию. Сейчас она уже большая выросла, конечно.
— Александр Сергеевич, что дедушка вам рассказывал о своей жизни?
— Дедушка Яков родился и рос в бедной семье. С раннего детства пас коров. Однажды сильно простыл, заболел и болезнь дала осложнения на слух — он плохо слышал. Когда началась Первая мировая война, его не взяли на фронт и выдали медицинское заключение о негодности к службе из-за плохого слуха. Я видел и помню хорошо этот документ— на нем были царские вензеля, печати. Но, к сожалению, до настоящего времени он не сохранился — строили дом и документ где-то затерялся.
Дед Яков всю жизнь работал на земле. Он даже имел похвальный лист от земельного управления о том, что он «Культурный хозяин» — значит интересующийся и применяющий агрономические знания на практике. Когда началась коллективизация его стали уговаривать идти в колхоз. У деда в это время было большое крепкое хозяйство: корова, овцы и отличный жеребец-производитель. Дед этого жеребца, еще маленьким выменял у проходящих через деревню солдат. Выходил его, вылечил. К нему со всей округи вели кобылок. Когда создали в Заполье колхоз, то в первую очередь у деда забрали жеребца. Деда такое самовольство разозлило, и он вместе с односельчанином (не знаю с кем) отправился искать правду — пошли пешком до Бобруйска, а дальше в Минск. Куда он обращался я не знаю, но вернулся домой с документом, что ему обязаны вернуть жеребца обратно. Однако за то время, что коник был в колхозной собственности, его использовали, не жалея — впрягли в сильно нагруженную подводу и жеребец надорвался. Вернули деду искалеченное животное. Дед всю жизнь помнил про это и обижался на несправедливость.
Не стало жеребца, дед в качестве тягловой силы завел волов. Потом и в колхозе на волах работал (ездил), меня даже на них катал.
Дедушка рассказывал немного о военном времени. Как только началась война в 35 километрах от Глуска на железнодорожной станции Ратмирович были разбиты кавалерийские части Красной Армии. Мужчины из Заполья, в том числе и дед Яков поехали туда ловить оставшихся в живых лошадей. Словили сколько-то там коней. Потом увидели лошадь, которая стояла рядом с телом убитого советского лейтенанта. Лейтенанта мужчины похоронили. Хотели забрать его коня, но он не давался в руки чужим — убегал и всё время шел к месту, где похоронили хозяина. Что ни делали мужчины, коня словить так и не смогли. Когда возвращались с конями обратно в Заполье, встретили немцев и те забрали всех лошадей.
Однажды зимой дед Яков ехал по улице на окраине Глуска, где жили евреи. Здесь его остановили немцы и приказали погрузить убитых евреев на подводу. Сверху на тела, скорее всего родителей, посадили маленькую еврейскую девочку. Дед под немецким конвоем завез их на Мыслочанскую гору, где нацисты расстреливали глусских евреев. Таких возчиков, как мой дед, к горе приехало несколько. Пока выгрузили с подводы тела, ребенок пропал. Дед так и не узнал, что случилось с девочкой. Скорее всего ее бросили в общую могилу.
После войны тоже пришлось нелегко. В колхозе только трудодни насчитывали, денег не платили, а в конце года заработанное отдавали продуктами. В тот год, когда я остался у деда с бабушкой зимовать, осенью им привезли заработанную за год «зарплату»: скрыню картошки и три или четыре мешка зерна. Бабушка всплеснула руками и заплакала: «Як мы будзем жыць!?».
Налоги же собирали деньгами. Бабушка почти всё, что дома от своего хозяйства получали, носила продавать в Глуск на рынок, чтобы деньги на налоги собрать. Дед ездил в Глуск на лошади и там жителям обгонял картошку — за это ему платили. Лет 5 мне было, и я тоже с ним ездил. С дедом рассчитывались, он давал мне рубль и говорил: «Сашка, беги в чайную, купи себе булочку с чаем». Я бежал, покупал, сидел там ел, а дед в это время работал.
Наш отец и его брат Тихон, который уехал работать и жить в Тульскую область присылали посылки своим родителям, пытались их поддержать.
Деду и есть-то некогда было. Утром рано уходил косить. Придет на обед, съест миску кислого молока с зеленым луком и редиской, кусочек сала с хлебом и опять возвращается на луг косить аж до вечера.
Во второй половине 1950-х дед от плохого питания и постоянной тяжелой работы заболел туберкулёзом. Стал слабым. Он часто брал меня с собой на работу. Однажды мы с ним пошли на поле, где мужчины садили под плуг картошку. Миша Кудёлко шел с плугом, и дед попросил дать ему в руки плуг, тоже хотел пройти, вспахать землю. Прошел немного и начал задыхаться — от напряжения больным легким не хватало воздуха. Дед остановился, сел в борозду и заплакал… Эта сцена до сих пор у меня перед глазами.
— Виктор Сергеевич, расскажите о ваших родителях. Как сложилась жизнь вашей семьи?
— В заполье папа пошел работать в колхоз водителем — возил брагу для кормления коров. Потом работал в лесхозе на газогенераторной машине. Это такая машина, в которой в качестве топлива использовалось твердое топливо. К примеру, в машине отца — дрова. Мне папа показал, как подбрасывать чурки в печку, и, когда он приезжал домой на обед, я их туда подбрасывал. Отец еще работал в сельхозтехнике, долгое время в строительно-мелиоративном управлении, потом в колхозе водителем молоковоза работал уже до пенсии.
Мама работала в колхозе на полевых работах, занималась домашних хозяйством, детей растила.
Когда дедушка с бабушкой умерли, а родители в колхозе не работали, то нам выделили очень мало земли для ведения хозяйства, всего лишь 15 соток. Сенокос так вообще не давали и мама, чтобы запасти сено корове, ходила и выжинала траву под кустами. За день нажнет травы, а вечером отец ехал всё забирать.
Наш папа неплохо зарабатывал в Минске на тракторном заводе. Родителям даже удалось скопить какую-то сумму, и они хотели купить «Москвич-401». Но потом переехали в Заполье и все собранные деньги пришлось потратить на строительство нового дома. Старый дом стал маленьким для растущей семьи. Кроме меня и старшего брата еще родилась сестричка Галя (1959 год) и два брата Сергей (в 1962 году) и Олег (в 1966 году). Но наша сестричка в возрасте около 1,5 года заболела менингитом. Мама с ней лежала в больнице в Глуске. Однажды я бегал по улице, а соседская девочка мне говорит: «Иди, маму встречай, она твою сестричку несет». Мама из Глуска, из больницы несла на руках мертвую девочку. Не смогли вылечить, спасти ее. У родителей в Минске, кроме нас с братом, родилась еще одна девочка, но она тоже умерла — годик ей был.
— У вас в семье одни мальчики. Мама вас, мальчишек, просила ей помогать в женской работе?
— Может быть, только посуду за собой мыли. Что просила помогать, конечно, делали. Сейчас даже представить сложно, как в то время женщины справлялись со своей домашней работой! Не было ни горячей воды, да и холодная-то в колодце, а не в доме. Много детей — попробуй одежду всю руками перестирай. Да мы еще и вымазывались, как поросята — только мама нас чисто наденет и выпустит на улицу, через полчаса мы уже грязные.
Наша мама жила в городских условиях в Минске, в двухкомнатной квартире с водой, электричеством, а получается, что приехала в деревню вообще без каких-либо комфортных бытовых условий. Тяжело ей было. Она периодически порывалась уехать обратно. Но видно сильно любила отца, потому и терпела, приспосабливалась, привыкала к такой жизни.
Еще же в деревне местные жители настороженно относились к приезжим, не принимали их в свой круг (такое отношение к чужим, впрочем, в каждой деревне было). Но мама с некоторыми подружилась всё же. Дружила с Евой Кудёлко, с Анастасией Кирдун. У Василя Кирдуна крестила детей — с его семьей тоже тесно общалась.
— Александр Сергеевич, вы старший ребенок в семье. Вы были для братьев нянькой?
— Конечно. Вспоминаю один случай, когда я нянчил Сергея. Колясок в деревне тогда не было, и я придумал и сконструировал ему коляску. Взял деревянный ящик (размером примерно 60х70 сантиметров), приделал к нему 4 шестеренки от комбайна и передаточные цепи от него же. Получилась коляска практически на гусеничном ходу. Мы с друзьями посадили в нашу коляску маленького Сергея (года 1,5 ему было, может 2) — только голова его торчала из-за бортиков. Впряглись с Колей Лапеко, и повезли катать брата. Ехали довольно быстро. Сережке нравилось — он сидел и хохотал от удовольствия. Мама ему беленький платочек повязывала, чтобы солнце в голову не напекло. После наших покатушек, этот платочек становился темно-серым от пыли.
— Александр Сергеевич, расскажите о вашем детстве в Заполье.
— В 1956 году я пошел в первый класс запольской школы. Позже меня приняли в октябрята, выбрали звеньевым и повязали на руку красную повязку. Прибежал домой с повязкой. Дед Яков спросил, что это такое. Я ему объяснил. Тогда он мне сказал: «Учись, внучек, учись. Будешь начальником». На всю жизнь мне запомнились эти его слова, которые стали для меня пророческими: закончил две академии и действительно стал начальником. Работал начальником автоколонны, замдиректора по коммерческим вопросам завода резинотехнических изделий в Копыле, директором деревообрабатывающего комбината в Кировске.
Дети все в деревне рано приучались к труду. Первый раз пошел в колхоз на работу после окончания 4 класса. За месяц тогда заработал 15 рублей и 23 копейки. Это была моя первая зарплата. Я очень хотел купить себе часы. Поехали мы с отцом в Глуск в магазин. Самые дешевые часы «Россия» стоили больше 23 рублей. Не хватает. Папа добавил и часы мы всё-таки купили. Они мне прослужили очень долго. Вторые мои часы мне подарили в 25 лет, а до этого пользовался теми, что купили с отцом в Глуске.
Однажды с дедом Яковом пасли коров за речкой, там, где когда-то были хутора. О том, что здесь жили люди напоминал только заброшенный старый колодец. Было очень жарко и нам хотелось пить. Я увидел, что в колодец прыгнула лягушка и спросил у деда, можно ли теперь пить такую воду. Дед ответил: «Пі, унучак, не бойся. Жаба ў ваду — пі ваду. Жаба з вады — нельга піць ваду». То есть лягушки только в чистой воде живут, которую и человеку можно пить.
Я в детстве очень любил читать — книгу за книгой прочитывал. Тогда были популярны рыцарские романы, приключенческие, детективы Артура Конан Дойля. Пока в Заполье не провели электричество, я читал по вечерам с фонариком под одеялом (это чтобы родители не видели и не ругали, что не сплю). Этим испортил себе зрение и носил очки.
— Откуда такая любовь к чтению? Кто был примером?
— Отец. Наш папа любил читать. Помню, еще когда мы жили в Минске, папа читал книгу и периодически вслух зачитывал нам с мамой из нее отрывки. Отец был записан в Глусскую районную библиотеку. Я носил свои книги сдавать в детскую библиотеку, а его — во взрослую.
Еще одним моим увлечением был спорт — любил играть в волейбол. На Берёзовице стояли два столба и на них натягивали сетку — это была наша волейбольная площадка.
Начитавшись приключенческих книг, мы с друзьями возле реки за «Колдобом» (за колхозным двором) выкопали землянку. Долго трудились, землянка получилась хорошая, добротная. Поработали — надо пообедать. Побежали домой за едой. Кто принес сало, кто картошку. У Васи Дрейгала, видно, дома ничего не нашлось и он вернулся к нашей землянке с плетеным кошиком. Он этим кошиком стал в речной старице рыбу ловить — топал, топал и словил вьюна длиной около 70 сантиметров. Вьюн пытался убежать, да где там! Мы все как накинулись на него и словили. Разделали, почистили и на костре зажарили.
Еще вспоминаю смешной случай. Коля Лапеко (у него в деревне была кличка «Японец») в книге прочитал, как индейцы плавали и с помощью стебля чарота дышали под водой. Мы тоже решили попробовать. Испытания проходили на «Колдобе». Там было илистое дно, поэтому мы где шли, где плыли и так добрались до другого берега. А пока мы шли, нацепляли на себя всяких водорослей, травы, грязи. В это время Кондрат Дрейгал, пенсионер, который в колхозе пас гусей, пригнал птицу на пастбище к воде. Гуси поплыли. И вдруг наши головы вынырнули из воды среди гусей, да еще и с хохотом. Кондрат увидел посреди гусиной стаи «страшилищ» в траве и грязи и как побежит со всех ног с криком в деревню. Перепугали его не на шутку. Он потом понял, что за «страшилища» были, всех узнал по голосам. Вечером Кондрат пришел к нашему отцу жаловаться на меня, мол, напугали так, что ходил к бабке-шептухе. А папа говорит: «Штаны у тебя сухие? Тогда ничего страшного».
— А почему у вашего друга была кличка «Японец»?
— У большинства людей затылочная часть головы круглая, а у него — скошенная. Пётр, киномеханик, однажды сказал: «Что-то, Коля, у тебя голова, как у японца». Вот с той поры все и стали называть его «Японец».
Еще одним моим увлечением была рыбалка. Впрочем, почти все мальчишки в Заполье любили рыбачить. Пескарей ловили, тут же на берегу разжигали костер и их жарили. Всё лето почти одной рыбой и питались. На реке, где крутой берег (напротив деревни) были норы, в которых водился налим (по-белорусски, мянтуз, мянёк). Мы его ловили с помощью рукава рубашки. Подносишь рукав к норе, а рыба из нее выпрыгивала прямо в рукав — могла аж до подмышки запрыгнуть.
— Александр Сергеевич, с кем дружили в детстве?
— Моим лучшим другом был Виктор Глаз. Мы одноклассники — за одной партой сидели, вместе на переменках гусиные желудки ели. Такой обед нам мамы давали с собой в школу в Глуск. Осенью били гусей, потрошили, варили детям желудки.
Мы с ним бегали в Цагельню. Там, еще со времени, когда это место было хутором, остались вишневые деревья. Вот мы там собирали спелые вишни.
— Виктор Сергеевич, что вам вспоминается из детства?
— Самое первое, что запомнилось — я зимой бегу в конец нашей улицы в сторону реки, потом падаю на дорогу и качусь по снегу. Иосифа Кирдуна жена, Анюта, шла по улице и говорит мне: «Куда ж ты катишься, зас….ц, ты ж весь мокрый уже!».
В деревне у всех детей детство было, в первую очередь, трудовым. С 12 или 13 лет я уже подрабатывал в колхозе. Картошку бороновал и обгонял борозды. Копны сена конем таскал, а потом из них складывали большие скирды. В летние каникулы месяц-два я обязательно работал. Кроме того, когда наступала наша очередь, моей обязанностью было еще пасти деревенское стадо коров, куда и наша корова входила. Говорили: «Адпасціць сваю чаргу», что означало “пришла очередь пасти коров”
Я уже говорил, что в нашем детстве игрушек не было. И качели мы сделали самостоятельно. У деда были большие деревянные ночвы (деревянный прямоугольный тазик). Во дворе стояла клеть и там была крепкая перекладина на входе. Мы с ребятами ночвы подвязывали веревками к перекладине — вот нам и качели.
В снежные зимы, когда снега наметало выше заборов, мы делали в сугробах тоннели и лабиринты: прятались там, искали друг друга.
Зимой, когда озеро за деревней разливалось и потом замерзало, прорубали во льду дырку, вставляли туда ось от телеги (она потом вмерзала), на нее надевали деревянное колесо, а к нему привязывали длинную жердь. На конец жерди — санки. Кто-то раскручивал колесо и санки начинали двигаться. Это была такая самодельная зимняя карусель. Все запольские дети там собирались: катались, падали, но всё равно смеялись и веселились.
Подрастали и становились на коньки и лыжи. У нас были, так называемые, коньки-снегурочки, которые привязывались веревками к валенкам. Это в то время были самые доступные для сельских детей коньки. На лыжах ездили через луг и речку аж до бобруйской трассы. Соберемся большой компанией и едем. В лесу катались с горок. Однажды Иван Амбражевич, спускаясь с такой горки, серьезно повредил ногу: одна нога зацепилась за дерево, а вторая по инерции поехала дальше. Ногу сломал. Ребята как-то дотащили его до деревни. Он в больнице долго лежал с этим переломом.
Мальчишки и хулиганили: делали «пугачи» и рогатки. Коля Кирдун был самым метким из нас. «Воевали» друг с другом: «тот конец» и «наш конец» шел в атаку на поселок. Из досок вырезали себе автоматы — надо же было чем-то «воевать».
В деревне я дружил почти со всеми мальчишками моего возраста и около того. На поселке жили Амбражевичи — многодетная семья, наверное, 7 или больше детей. Отец у их был лесником. Я дружил с Иваном. Но я к ним бегал гулять еще и потому, что старшие братья — Анатолий и Николай (его кличка в деревне — «Шамиль») — разводили голубей. В то время это было очень модное увлечение. На чердаке у них стояли клетки и птиц было много. Время от времени голубей выпускали, парни свистели им. Птицы летали, кружили над домом, потом возвращались, а мы, как зачарованные за этим всем наблюдали.
Дружил еще с Володей Новичёнком. Он жил на нашем конце деревни. С Володей Цариком, внуком дедушки Виктора Кастецкого, тоже дружили. К нему ходили телевизор смотреть — у них он уже был, а у нас еще нет.
С нашим соседом Сеней Кирдуном соберемся и идем гулять к Коле и Мише Рябцевым. На рыбалку такой компанией ходили. С деревянного моста на реке, который построили во время учений солдаты, мы ловили уклейку (мы называли такую рыбку — синявка), плотву, пескарей. Насобираем шитиков (это червяки ручейники) для приманки и на них ловим рыбу. Соревновались, кто больше поймает. Кажется, что в нашем детстве река была шире и глубже, чем сейчас.
С Колей Дещеней дружил. У него сестра на три или четыре года младше нас. Вспоминаю одно происшествие с ней связанное. У нее была кроватка, как маятник качалась из стороны в сторону. Вот однажды мама Коли попросила нас поколыхать девочку. Мы рады стараться: я толкаю в одну сторону, Коля — в другую. Перестарались — перевернули кроватку и малышка вывалилась из нее на пол. Всё закончилось благополучно, осталась невредима. Еще с Колей мы и книжки читали, и телевизор я нему ходил смотреть — вместе же веселее.
У еще одного друга, Коли Кирдуна, на Новый год всегда была в доме большая елка — под самый потолок. Они ее наряжали игрушками и конфетами. Вот конфетами Коля делился и со мной.
В другом конце деревни жили мои друзья Коля Дыба, Толя Варава, Иван Царик. Коля уже умер, к сожалению. Он долго жил в Эстонии. После распада СССР вернулся в Беларусь, жил в Бобруйске. У Толи и Ивана дачи в дачном поселке, что возле Заполья. Толя закончил технологический институт и работал в Могилёве начальником какого-то предприятия. Иван в молодости был высоким красавцем парнем. Его уже, к сожалению, тоже нет.
— Много у вас друзей!
— В наше время много жителей в Заполье было и у всех семьи многодетные. Дети дружные были. Мы на улице пропадали и зимой, и летом — домой мамы с трудом загоняли вечером.
Бегали с друзьями в кино. Кинопередвижка приезжала. В старом клубе ставили деревянные лавки, на которых сидели взрослые зрители. А дети сидели на сцене прямо перед экраном. Бывало, что мы залазили через окна, так сказать, проходили на сеанс мимо кассы.
Когда возле Заполья проходили учения, то по вечерам в деревню на танцы приходило много солдат и офицеров. Их лагерь находился в лесу возле маяка в Цагельне. Они отдыхали в нашем клубе, знакомились с местными девчатами, провожали их после танцев домой.
— Может быть в какую-то девушку влюбился солдат или офицер и увез из Заполья?
— Я знаю один такой случай. У лесника Амбражевича была дочка Люба, самая старшая из детей. Красавица. Уже в деревне был новый клуб. Военные стояли лагерем за речкой. Приходили по выходным на танцы к нам. Офицер (невысокого звания) познакомился с Любой. Влюбились они. Позже он приезжал в Заполье знакомиться с ее родителями —в парадной форме он шел с Любой под руку по деревне и все запольцы на них смотрели. Они поженились, и Люба уехала с ним к месту его службы.
— Вы говорили, что у вашего друга всегда дома стояла большая новогодняя елка. А у вас дома была?
— Была, но не такая большая. Мы жили скромно. Когда отец работал в строительно-мелиоративном управлении, то ему на детей давали хорошие подарки: там и много конфет, и апельсины, мандарины, и даже грецкие орехи были.
— Еще какие-то праздники, которые по-особенному отмечали в вашей семье, запомнились?
— Пасха. Был богатый стол. Мама пекла очень вкусные пироги в печке. Таких я больше нигде и ни у кого не пробовал. Может у нее был какой-то особенный рецепт или это просто для меня вкус детства, я не знаю. Она научилась и с печкой обращаться — еду готовили ведь всю в печи.
Ну и традиционно в Заполье был кирмаш на Покрова — приезжали все родственники из разных деревень района. Наша все родня, плюс родня ее мужа из Калюги собиралась в доме у папиной сестры Ульяны — праздновали очень большой компанией. К вечеру вся деревня стекалась гулять в клуб. Там на гармошке играл Алексей Шибеко. И, заметьте, это всё было в советское время, когда религиозные праздники не приветствовались.
Старый Новый год весело проходил. Одного парня переодевали в козу. Надевали на него кожух, навешивали ленты разноцветные, цепляли ему маску, на нее рога, на шею колокольчик. Остальные парни вели козу по деревне от дома к дому, а за ними бежала толпа малых мальчишек. Мальчишки дергали козу за рукав, за что схватят, а парень-коза наклонялся и их рогами в шутку пугал. Приходили ряженые в дом громко: с возгласами, коза вприпрыжку. Обычно маленькие дети боялись козу и прятались. Парни пели специальную песню. Я ее немного помню: «Ну тка ты каза, ну тка ты шэра. Дзе рогі дзела? На соль праела. Соль дарагая. Мера скупая. Падыйдзі блізенька, пакланіся нізенька і гаспадару, і гаспадыньцы, і усім дзеткам». А дальше поздравляли с Рождеством и со Старым Новым годом. Хозяева угощали козу и парней кто чем был богат — складывали в домотканые торбы колбасу, сало, блины, хлеб, деньги.
А мы, мальчишки поменьше, ходили в «медведя». Мы с Иваном Амбражевичем ходили. Выворачивали наизнанку, мехом наружу, кожух, подвязывались цепью — это был наш костюм. Тоже шли в дом к людям и показывали там разные сценки: кувыркались, боролись друг с другом. Нас тоже угощали разными вкусностями и денежку давали.
А девочки и девушки под окнами у запольцев пели специальные рождественские песни. Им за это тоже что-то давали.
Так и традиции соблюдались, и заработать можно было немного, да и просто весело было.
— Виктор Сергеевич, помните ли вы Виктора Кастецкого? Может ваши родители общались с этой семьей?
— Да, дедушку Виктора хорошо помню. Их семью в деревне называли — шляхта.
Возле фермы дедушка Виктор сделал питомник, где выращивал саженцы разных деревьев. Потом мы, школьники, вместе с ним и бригадиром Цариком высаживали тополя возле нового клуба. В то время модно было высаживать везде именно эти деревья. Может потому, что они быстро росли, хорошо поглощали углекислый газ и выделяли много кислорода.
У дедушки Виктора дома были ручные жернова и запольцы возили или носили к нему молоть зерно. Я с отцом тоже ходил. Хочу сказать, что дедушка Виктор был мастеровой человек. У него в хозяйстве было много разных полезных механизмов.
Кастецкие относились к католической конфессии и Пасху они обычно праздновали раньше нас, православных. Отец мой вроде как в дружеских отношениях был с дедушкой Виктором. На католическую Пасху папа брал меня за руку, и мы с ним шли к Кастецким поздравлять их с праздником. Бабушка Мария — высокая, полная женщина — всегда угощала меня крашеными яйцами и пасхальным пирогом. Когда была православная Пасха, уже мы несли свое угощение им.
— Виктор Сергеевич, как сложилась ваша жизнь после окончания школы?
— После школы я уехал учиться в Латвию, в город Лиепая. Там жила моя двоюродная сестра Люба Гриневич (в замужестве ее фамилия Лапеко). Учился в училище, потом там же год работал и оттуда ушел служить в армию. После армии в Латвию не вернулся, хотя на работу обратно звали и отношения с коллегами были хорошие. Но я не знал язык. Несколько лет прожив там, я понял, что если ты не знаешь латышского языка, то отношение к тебе будет не очень. Хотя это же было еще во времена Советского Союза. Вот пример. Я встречался там с местной девушкой. Мы идем с ней по улице, гуляем. Если она увидела своих знакомых, сразу мне начинает говорить по-латышски, чтобы знакомые не знали, что она не с латышом встречается. Вот еще и по этой причине не вернулся в Латвию. В Минске жила моя бабушка, мамина мать, и я поехал к ней. Устроился в городской автобусный парк водителем. Потом работал на международных рейсах, на туристических автобусах. Объездил всю Европу. Возил даже сборную Беларуси по спортивным танцам на чемпионат Европы во Францию, ансамбль народного танца «Карагод» возил в Испанию на гастроли.
— Ваши братья все разъехались по разным городам, никто в Заполье не остался?
— Никто. Вот Александр живет в Кировске, я и Сергей в Минске (Сергей, тоже водитель), а младший, Олег, живет в Орше. Олег закончил политехнический институт, экономический факультет и работал на заводе в Орше, а сейчас у него свой торговый центр в этом городе.
— Ваши родители как-то влияли на выбор профессии детьми? Что-то советовали, подсказывали?
— Мне не советовали, я сам решал, чем буду заниматься.
— А вам, Александр Сергеевич?
— Отец говорил так: «Хочешь учиться — учись. Чем смогу, помогу. Не захочешь учиться — ну что ж, будешь, как я в колхозе шофером работать». Но мне всегда интересно было учиться.
— У ваших родителей какое образование?
— Нормально учиться они не смогли из-за войны. Отец до войны успел закончить только 5 классов, а мама — только 2 или 3 класса. Папа учился еще в старой запольской школе, которая находилась возле кладбища. Несмотря на недостаток образования, он был очень грамотным человеком — правильно, без ошибок писал, много читал.
— А вы, Александр Сергеевич, где вы учились?
— Сразу после школы я пытался поступить в Минский радиотехнический институт, который только открылся. Сдал экзамены, сходил на собеседование один. Другие абитуриенты приходили с родителями, а родители приезжали на «Жигулях» и на «Волгах». Я понял, что шансов маловато у меня. Так и получилось — не прошел по конкурсу. Пошел работать в строительно-мелиоративное управление (СМУ) помощником машиниста экскаватора. Восемь месяцев там трудился, осушал болота. Однажды на проходной увидел объявление о наборе на подготовительные курсы в Горецкую академию на факультет механизации гидромелиоративных работ. Я быстро отправил туда документы и вскоре пришел вызов. Приехать надо было с паспортом. А паспорта сельским жителям в то время на руки не отдавали — не выпускали из колхоза. С большим трудом и с кучей справок удалось получить паспорт, и я уехал учиться в сельхозакадемию.
— Виктор Сергеевич, какое место в Заполье у вас самое любимое?
— В Заполье всё любимое — каждое дерево, каждый кустик дороги по-своему. Наша улица, где я вырос, наверное, больше всего. Здесь в детстве много времени проводили.
— А у вас, Александр Сергеевич?
— Наша речка, а точнее, Лысый берег. Может потому, что мы часто сюда зимой ездили на лыжах, да и летом тоже бывали. С высокого берега открывался потрясающий вид на реку, на пойменные луга. Красота!
— Виктор Сергеевич, как часто сейчас бываете в Заполье?
— Летом приезжаем в родительский дом и живем здесь до осени. У нас хороший дом, большой двор. Внучке особенно нравится отдыхать в деревне — на речку ходим, она на велосипеде по всей деревне свободно катается. Моим детям тоже очень нравится в деревне. Сын всё детство провел у бабушки и дедушки. Сейчас с удовольствием приезжает. Ходим на нашу замечательную речку с чистой водой купаться и рыбачить.
— А чего вам в Заполье не хватает?
— Нам всего хватает. Продукты в автолавке можно купить. Если чего-то захотели — поехали в Глуск по магазинам.
Людей в Заполье не хватает. Летом, конечно, деревня оживает — все съезжаются сюда из разных городов. Становится шумно, многолюдно, как в нашем детстве почти. Люди по вечерам сидят на скамейках, отдыхают, разговаривают.
