Светлана Сергеевна Дещеня (в девичестве Рябцева) родилась в Заполье в 20 июля 1967 года. Сейчас живет в деревне по улице Заречной, д. 5.
— Светлана Сергеевна, скажите пожалуйста, ваши предки были родом из Заполья?
— Не совсем из Заполья. Они жили на хуторе Цагельня, рядом с Запольем. Там же в 1929 году родилась и моя мама Валентина Дмитриевна (девичья фамилия Статкевич). Моя прабабушка Александра Митрофановна Некрашевич (в девичестве Корбут) вышла за Алексея Некрашевича замуж и приехала в Цагельню из деревни Буда Осиповичского района. Происходила она из семьи шляхты. У наших родственников в Глуске (потомков ее дочери Домны) есть документ, который подтверждает дворянское происхождение Александры. Это документ о купле земли и леса в 1919 году.
У прабабушки Александры родилось три дочки: Домна, Мария, Евгения. Жили они с Алексеем очень зажиточно, золота у них было много. Возможно, часть золота дали прабабушке в приданое. Но, конечно, остальное заработали своим трудом. У семьи Некрашевичей было крепкое большое хозяйство, много земли — трудились все день и ночь. Здесь же, на хуторе в Цагельне, жили братья прадеда — трое или четверо их было всех.
Однажды случилась беда: прадед Алексей порезал косой ногу и вскоре умер от гангрены. Чуть позже прабабушка Александра вышла замуж еще раз. Ее мужем стал мужчина из Заполья по фамилии Царик. Она родила еще одного ребенка — мальчика. Это был примерно 1919 или 1920 год. Этот мальчик вырос и незадолго до 1941 года уехал на Сахалин и жил там постоянно. С нами общался, приезжал иногда.
В 1930-е когда началась коллективизация, с хуторов все семьи сгоняли в деревню и, разумеется, заставляли идти в колхоз. Братьев Некрашевичей с семьями раскулачили и сослали в Сибирь. Больше о них мы никогда не слышали. Прабабушку Александру тоже раскулачили, но не сослали, а только переселили в Заполье. Возможно потому, что в то время она была опять одна с детьми — второй муж тоже умер. Но скорее всего, она просто откупилась золотом. Так же и наших соседей Костецких раскулачили и переселили в деревню. Может быть, и они откупились, чтобы их не выслали, ведь это тоже была зажиточная семья. Они жили в Цагельне рядом: через дом от прабабушки Александры. И здесь в деревне поселились так же.
На новом месте пришлось обживаться заново, начинать всё с нуля. У Александры, видимо, осталось еще золото, и она купила семена, корову, коня и другую живность, посадила новый сад. Всё сама делала, трудилась не покладая рук.
Мама говорила, что пока рос их новый сад, они еще долго ходили в Цагельню и собирали яблоки и груши со своих, оставшихся там, деревьев. Когда мы с ней ходили в лес в Цагельню за ягодами, она показывала место, где стоял их дом, рассказывала и даже показывала, где жили все их соседи: Кастецкие, Барановские, Антюшени. К примеру, возле дома Кастецких рос большой куст сирени и его еще можно было найти во времена моего детства. У Кастецких и сад был большой. Конечно же, теперь там многое выкорчевали, а что-то, наоборот, заросло кустами и лесом и вряд ли что можно найти.
Хутор Цагельня был большой. Там добывали глину и делали кирпич. Запольские жители еще долго ездили туда за глиной. Я иногда расспрашивала маму о том, как был устроен их быт на хуторе, например, где стирали белье. Она говорила, что возле хутора на лужке был родник и там постоянно стояла вода, образуя маленький прудик. Там и стирали.
Кстати, все, кто живет на нашей улице — переселенцы с хуторов. Мы, Кастецкие, Барановские из Цагельни. Амбражевичи, Кудёлки, Лапеки, тот самый Фильян, чьим именем названо урочище — все они с хуторов из-за речки. Когда-то тетя Юры Кудёлки, Вера Григорьевна Глаз, рассказывала мне (я время от времени делала ей уколы, и мы разговаривали), что в школу в Заполье она ходила с хутора через речку. А весной, когда начинался паводок и разлив, дети и взрослые вообще сидели на хуторе и не могли никуда выехать. В школу ходили только немного осенью и зимой, когда река замерзала. А Фильян жил в самом крайнем доме по нашей улице, потому как они строились самые последние.
Мама всё время говорила, что на хуторах жили настоящие трудяги. Они и в деревне трудились не покладая рук. После раскулачивания начинали обживаться заново, с нуля, в полном смысле слова, и опять жили хорошо.
— Расскажите о вашей маме.
— Кроме мамы в их семье родилось еще четверо детей. Два маминых братика умерли от скарлатины маленькими буквально за два дня: сначала один, а на следующий день — второй. Ее мама, Мария, умерла во время родов, когда рожала пятого ребенка. Родился мальчик и он через пару дней тоже умер: их вместе с матерью хоронили.
Некоторое время мою маму и ее старшую сестру Зину воспитывала бабушка Александра. Их отец, Дмитрий Михайлович Статкевич (родом из села Бережки) вскоре после смерти жены женился опять и у него в новой семье даже родился ребенок. Но неожиданно Дмитрий заболел менингитом и умер. Дети остались круглыми сиротами. Новая жена отца собрала вещи, забрала своего маленького сына, погрузила всё на повозку и уехала в родную деревню Турино. Мама со слезами на глазах рассказывала, что, когда эта женщина уезжала, она, маленькая девочка, бежала за повозкой почти до самого Глуска и очень сильно плакала. Видно сильно привязалась к ней. Кстати, и этот мамин братик в возрасте трех или четырех лет заболел и умер.
После смерти отца, мою маму забрали в детский дом, который находился в деревне Весново (больше 10 километров от Заполья). С бабушкой осталась старшая сестра Зина, ей было на тот момент больше 10 лет. Мама говорила, что в детдоме было очень хорошо — детей отлично смотрели, кормили. Здесь мама жила до 7 класса, до июня 1941-го. Когда началась война, всех детей из детдома должны были эвакуировать на самолете за Урал, но мою маму забрала бабушка и привела ее в Заполье. (Кстати, мама рассказывала, что после войны до них дошла информация, что вроде бы этот самый эвакуационный самолет с детьми разбился или его сбили, но неизвестно — это правда или нет). В суматохе, в спешке, когда маму забирали, никто не вспомнил про документы — свидетельство о рождении пропало. Его видно забрали вместе со всеми документами из детдома. Поэтому дата и год рождения мамы неизвестны, записали уже после войны примерный возраст, как говорили, на наружный вид. Мой старший брат хотел восстановить мамины документы, писал во все архивы, но ничего так и не нашел.
— Получается, ваша мама во время войны была здесь, в Заполье с сестрой и своей бабушкой Александрой?
— Да, они жили втроем. Очень трудно было. Все дома на нашей улице заняли немцы, а жителей выселили: кто в сарае жил, кто в стопке. Моя прабабушка Александра с девочками ушли жить на деревню к Царикам, родственникам ее последнего мужа. (Кстати, с родственниками первого мужа, с Некрашевичами, Александра тоже общалась. Они жили в деревне Маковичи и мама с прабабушкой постоянно ходили к ним в гости, до войны и после).
Всё хозяйство осталось дома, в своем дворе, и прабабушка с Зиной приходили кормить животных. Мама говорила, что те немцы, которые жили в их доме были нормальные. Они знали, что дети — сироты и часто подкармливали их, давали даже всякие вкусняшки. Когда в 1944-м наступала Красная Армия, немцы ночью уходили и предупредили, что оставили в доме все свои продукты. Прабабушка Александра с девочками потом нашли в шкафчике крупы, муку, масло, макароны, сахар и много чего еще — они действительно оставили всё.
А во время оккупации, немцев, конечно, приходилось кормить. Когда мамина сестра приходила управляться по хозяйству, немцы просили у нее молоко, яйца. Иногда они собирали яйца без спроса — Зина придет, а там у курей уже пусто.
В нашей деревне многие мужчины пошли служить в полицию. К слову, с поселка в полицию пошел только один мужчина. Были среди них и жестокие, и сочувствующие людям. Однажды полицаи предупредили сельчан, что в деревню приедут каратели. С нашей улицы в лес ушли все жители. Александра взяла девочек, насыпала в торбочку картошки, накинула на рога корове веревку, и все вместе пошли в лес пережидать тревожное время. Готовили картошку на костре. В день съедали по одной картофелине и выпивали по кружке молока. Эта была вся их еда. Так они прожили в лесу несколько недель. Потом в лес пришел полицай и сказал, что можно возвращаться домой.
Предупреждали местные полицаи и когда ожидался хапун в Германию. Мамина сестра Зина уже по возрасту подходила как раз, чтобы ехать на работу в Германию. В деревне жил полицай Кондрат Дрейгал. До войны он был влюблен в нашу бабушку Марию (которая при родах умерла). Прабабушка Александра не разрешила Марии выходить замуж за бедняка Кондрата. Он женился на другой девушке, но всё равно чувства к Марии у него оставались. Когда она умерла, жалел ее дочек-сирот. Мама рассказывала, что во время оккупации, он всегда предупреждал их об опасности. Постучит в окно поздно вечером, когда уже темно и говорит: «Александра, прячь девочек, на рассвете будет хапок на Германию». И она прятала, где только можно было: в сене, в дровнике закладывала дровами. Но немцы сено каждый раз проверяли: протыкали его глубоко штыками или длинными железными прутами. Если кто-то и был там, то с большой вероятностью попадал под штык и погибал. Поэтому в сарае приходилось забиваться в самый дальний угол, чтобы немцы не могли достать. Однажды прабабушка погрузила 200-литровую бочку на воз, туда спрятала девочек и вывезла их в Глуск к своей дочке.
После войны Кондрата осудили. Он отсидел и вернулся в Заполье. Кстати, в его доме долгое время была начальная запольская школа. Даже я в ней еще училась. Его дочка вышла замуж за Валентина Кастецкого, они уехали из деревни и жили в Крыму. Я, например, не помню, чтобы она приезжала к отцу.
А позже, в 1990-е, Кондрат вдруг стал людей лечить — шептал, как бабка-шептуха. Запольские к нему не ходили, а вот из других деревень, из Глуска, ездили постоянно. Не знаю, правда это или нет, но когда Кондрат умер, одна из бабушек в деревне говорила: «Верите или нет, но, когда я дотронулась до его креста, почувствовала сильную вибрацию и как будто из земли гул пошел».
Последние годы Кондрат жил с женщиной по фамилии Дыба. К сожалению, она о нем не заботилась совершенно — забирала всю его пенсию, и он голодал. Говорили в деревне, что, когда на ферму привозили кормовую свёклу для коров, она приносила ее Кондрату и он от голода грыз сырую свёклу. Люди его жалели и кое-что из еды ему давали. Он умер фактически от голода, когда ему было уже далеко за 80 лет.
— Ужасная смерть… А как люди в Заполье относились к полицаям и их семьям?
— Тут очень много было таких семей. Но дети не отвечают за поступки родителей. Все нормально жили, общались друг с другом. Возле Кастецких жила Ганна Навичонок, у нее 11 детей было. При родах самый последний ребенок умер. Мама говорила, что он родился с 6 пальцами на руках и на ногах. Самая старшая дочка Ольга была от первого мужа, милиционера Круглова. Во время войны его расстреляли немцы, а донес на него один из полицаев. Так вот Оля после войны вышла замуж за сына этого самого полицая. Я у нее спрашивала: «Как ты смогла пойти за него замуж, ведь его отец фактически твоего папу застрелил?». А она говорила: «Дети за отцов не отвечают…»
— Давайте вернемся к истории вашей семьи. Как им жилось после войны?
— После войны жить легче не стало. Мужчины в семье не было и всю мужскую работу делали прабабушка Александра вместе с девочками. В старые ночвы нагрузит навоз и тащит их сама на огород. Коня в хозяйстве уже не было, его мама моя «проспала». Еще во время войны прабабушка Александра отправила ее пасти коня на луг, а мама, маленькая девочка, уснула. Кто-то из деревенских видел, как коня отвязали и повели за собой партизаны, которые как раз в это время проходили рядом.
Сразу после войны были большие налоги. К примеру, каждой семье надо было сдать пять десятков яиц, определенное количество килограммов мяса и многое другое. А если у тебя чего-то не было — иди купи и сдай. После смерти Сталина многие налоги отменили и жить стало легче.
Примерно в это же время мамину сестру Зину посватали, и она вышла замуж в деревню Устерхи. А мама осталась с прабабушкой в Заполье.
Потом и мама вышла замуж. Она познакомилась с папой, Сергеем Малаховичем Рябцевым, в Глуске на рынке. Папа мой был родом из Горецкого района. Его брат женился и жил в Глуске. Как-то папа приехал к брату в Глуск и пошел с ним на рынок покупать сено, которое как раз мама и продавала. Видно, у них было лишнее сено или деньги, возможно, были нужны. Вот так и познакомились. В 1952 году поженились. Родилось у них четверо детей: два моих старших брата Миша и Коля, сестра Люба и я. Родители работали в колхозе: мама ходила на полевые работы, а папа был шофером.
— Расскажите о вашем детстве.
— Я была самым младшим, поздним ребенком в семье, поэтому мое детство было наполнено любовью и заботой. Когда я родилась, старшему брату было 14 лет.
Братья меня баловали — посадят на плечи и несут на речку. Однажды старший брат взял меня маленькую (года 3 или 4 мне было) с собой на рыбалку. Он обычно ходил в Млыновой брод. Там, где сейчас дачи, раньше росла рожь. Пока брат сидел с удочкой на берегу, я убежала в высокую рожь и ходила там. Когда он заметил, что меня нет, сильно испугался — думал, что я упала в реку и утонула. Стал кричать, звать. Можно представить только какие эмоции он пережил, говорил: «Я домой не пойду, меня же отец прибьет…». Его друзья, которые тоже были на речке помогали меня звать и искать. А потом кто-то сказал: «Давайте поищем ее во ржи». Они искали меня на поле почти час. А я хожу, васильки собираю…
Если моим братьям мама еще перешивала на рубашки свои платья, то, мне уже всё покупали в магазине. Жили получше. Но при этом из игрушек у меня была только одна кукла. Я помню, как упросила маму купить мне эту куклу, и она с зарплаты ее купила. У старшей на 9 лет сестры куклы были самодельные, из каких-то тряпок.
Я в детстве очень любила праздники — Пасху и Новый год. На Пасху мама всегда мне покупала новые сандалики, новое платье. Мы в этот день всегда ходили в волочобники к моей бабушке Марии Кастецкой: дети поздравляли с праздником взрослых и за это получали пасхальные подарки — крашеные яйца, конфеты, кусок вкуснейшей белой булки. Она меня, братьев и сестру после рождения первый раз купала и считалась нашей бабушкой. Такой ритуал делал совершенно чужих людей близкими, почти родственниками. Кроме того, у нас своих бабушек не было, поэтому мы очень любили бабушку Марию. Мама к чужим людям в волочобники ходить не разрешала, а к бабушке Марии нас отпускала. К сожалению, в мой памяти остался только ее образ: добрая, улыбчивая, настоящая бабушка. Когда мы приходили к Кастецким, она всегда открывала шуфлядку, доставала конфеты и угощала нас. Ее муж, дедушка Виктор, был отличным столяром — делал столы, лавочки, заслончики, двери, оконные рамы и многое другое. И хорошим человеком он был: спокойным, уравновешенным, мудрым. Очень заботился о своей жене, не разрешал ей делать тяжелую работу по хозяйству. За свою работу он иногда не брал денег, а просил людей помогать ему. К примеру, сажать картошку, копать ее, пропалывать огород, заготавливать сено и так далее. Он пережил свою жену примерно на 15 лет. Мама всегда звала Кастецких на все наши семейные праздники — свадьбы, проводы в армию. Мы приглашали дедушку Виктора на свою свадьбу.
Еще один любимым праздником в детстве был Новый год. В первую очередь ждали подарков. Родителям на работе обязательно давали подарки — большие наборы конфет. Это сейчас у нас конфеты на столе постоянно, и мы уже на них не смотрим, а в нашем детстве такой роскоши не было. Родители ставили елку: папа из леса ее приносил, мы с мамой наряжали разными игрушками.
На такие большие и важные праздники на столе обязательно была «пальцем пиханая» домашняя колбаса. Мама накрывала всегда богатый стол, всё самое вкусное готовила. Но я не помню в моем детстве на праздничном столе салатов, таких как мы теперь готовим, даже котлет мама не делала. Зато помню, что у нас всегда были соленые огурцы, капуста, маринованные яблоки — всё это стояло в бочках в погребе.
— Расскажите о вашей юности. Как развлекалась молодежь?
— Мы ходили на дискотеку обычно в Калатичи или в Глуск. В Калатичах на дискотеке я и познакомилась со своим мужем. Иногда на маршрутном автобусе (выходили к Калатичам на остановку и там садились) подъезжали вечером в Маковичи, гуляли там, а потом, под утро, возвращались пешком домой. Весело было! Зимой — ходили друг другу в гости. Летом большую часть свободного времени проводили на речке. Хотя однажды я тонула и после этого у меня страх к воде. Затянуло меня в водоворот. Подружки стояли на берегу и одна из них заметила, что я не могу выплыть. Нина Анушкевич меня вытащила. Она была старше на несколько лет и умела хорошо плавать. Подплыла ко мне и за волосы меня вытащила.
В моем детстве и юности в деревне все жители всё еще плели осиновую стружку, и наша семья в том числе. Мы, дети, сплетали косички. Мама их как-то утюжила, складывала в пачки и сдавала. Платили за это копейки, но никто почему-то не отказывался от такого приработка. В колхозе в то время зарплату уже платили деньгами, но она была совсем маленькая, поэтому и искали дополнительный заработок, особенно зимой.
— Ваш папа или братья на рыбалку любили ходить?
— Да, конечно. Он и братьев моих приучил. А сейчас и мои уже дети пристрастились к этому занятию.
— В школу в Глуск как добирались?
— Утром нас забирала колхозная машина, так называемая, летучка (это авторемонтная грузовая машина). А обратно домой в любую погоду мы шли пешком. Старших братьев, когда они ходили в школу, по утрам возил наш папа. Посадит их в кузов своей грузовой машины и везет.
Кстати, папа и в баню в Глуск нас на рабочем грузовике возил. Ездили обычно по субботам. Забирал и всех желающих жителей Заполья тоже. Папа стелил в кузов сено или солому, люди залазили, садились или ложились и ехали. Я очень любила ездить в глусскую баню еще и потому, что там был буфет, и мама мне каждый раз покупала там лимонад и коржик. В деревне в то время и водопровода не было — воду брали в колодце. Летом все мылись в речке, а в другое время ездили в глусскую баню, пока в деревне колхозную не построили. Но в колхозную я не любила ходить, там буфета не было (смеется). А сейчас у нас своя баня есть.
— Ваши друзья, сверстники всё уехали из Заполья после окончания школы?
— Да, я одна осталась здесь жить постоянно. Пришлось остаться: сначала умер отец, потом мама заболела, и я за ней ухаживала. Но мы уже здесь привыкли, живем больше 35 лет. Расстояние для нас никогда не было преградой — машина всегда под рукой, и мы куда захотели, туда и поехали.
— Расскажите немного о ваших соседях.
— В конце улицы ближе к лесу жили Ольга и Константин Амбражевичи. У них из семьи уже никого не осталось. Их сын Миша уехал однажды за ягодами и пропал. Года три его не могли найти. А потом нашли только останки. Опознали по сапогам и по остаткам одежды. У Миши и его женщВики в семье было четверо детей. Дочка живет в Могилёве. Один сын уехал в Украину и сюда не приезжает.
Дочка моей прабабушки Евгения (по мужу Тарасенко) поселилась рядом с нами, в соседнем доме. Сейчас здесь живет уже ее внук Игорь, точнее, жил. Игорь — ушел к другой женщине (Виктории, вдове Миши Амбражевича), и они вместе уехали в столицу. Как так получилось? Вика часто ходила к ним в гости, дружили семьями. А в результате он ушел из семьи к ней. Теперь дом пустой. Жена Игоря, Наталья, приезжает иногда на выходные, а живет и работает в Минске. Дети ее тоже в Минске.
Напротив нашего дома жили Лапеки. Их сын (уже человек в возрасте) живет в Лиепае в Прибалтике. Родительский дом продали.
На углу, в начале нашей улицы жил Рыгор Антюшеня. Потом их дочка Ольга вышла замуж за Потапенку. У них было четверо детей. Одного их сына убила молния совсем молоденьким, 15 лет ему было. Второй сын тоже умер молодым и похоронен где-то в Прибалтике. Третий сын тоже умер и похоронен на кладбище в Заполье. Осталась только дочка Галина (1958 года рождения), живет в Бобруйске, но и она сейчас парализованная.
Рядом с их домом большой участок земли (еще и там, где жили Лапеки) сейчас выкупил глусчанин Михаил и высадил плантацию винограда. Облагородил территорию вокруг. Колодец отремонтировал. Когда занимался его ремонтом, то поднял каменную плиту, которая лежала рядом и на нее более 50 лет все деревенские ведра с водой ставили. Оказалось, что с обратной стороны плиты, той которая лежала к земле, выбиты еврейские буквы. Это плита оказалась памятником со старого еврейского кладбища, которое было разрушено в Глуске еще в 1950-е годы и на его месте теперь стоит автостанция. А кто привез ее сюда и положил к колодцу, неизвестно. Возможно, Потапенко. Он работал в Глуске и вполне мог привезти. Получается в деревне столько лет лежала кладбищенская плита!
Бабушка Барданиха в начале нашей улицы жила. Она была больная, не в себе. Могла купить коробку шоколадок, поехать в Глуск, встать возле школы и там их раздавать детям. Но так ничего плохого она не делала.
Напротив клуба жили Гриневичи. Володя Гриневич застрелился. Случалась трагедия около 60 лет назад. Он работал заведующим фермы. Дети у него в то время были еще маленькие. Говорили, что он влюбился в одну из доярок и у них была большая любовь. (Оля Царик ее звали, у нее трое детей и муж были). Жена, Мария, застала их вместе где-то. Был скандал. Люди в деревне рассказывали, что сначала он хотел застрелить жену, но она смогла убежать в дом к отцу и там спрятаться. На эмоциях Володя выстрелил в себя прямо во дворе своего дома. Кстати, отца Марии в деревне называли Сибиряка (фамилия Кирдун) и во время войны он был полицаем. У него было четыре дочки и рано умерла жена, он их растил один.
— С соседями дружите, общаетесь?
— Рядом с нами живут Кудёлки. Мы поселились здесь почти одновременно. Наши дети сверстники. В молодости дружили, праздники вместе отмечали. Раньше вообще всей деревней отмечали праздники, свадьбы, проводы в армию. Созывали не только родню, но и соседей обязательно. В клуб ходили, танцевали. Старушки на молодежь смотрели, а молодежь веселилась. Как-то люди веселее жили, чем теперь.
Сейчас такого уже нет. Все по своим домам сидим.
— Расскажите о вашей свадьбе.
— Когда я замуж выходила (это был 1988 год), моя мама позвала на свадьбу всех соседей с нашей улицы. Гостей было почти 100 человек. Столы накрывали в доме. Меня наряжали и выкупали в доме у соседей Кудёлко. Жених платил какие-то копейки и, наверное, бутылку водки. За это ему сначала выводили подставную невесту — наряжали женщину или даже бабушку, не помню уже кто это был.
На свадьбу приглашали ансамбль. Танцевали в деревенском клубе — клуб гудел! Весело было всем: и людям постарше, и молодежи.
— Вы долгое врем работали в магазине в Заполье. Расскажите о вашей работе.
— Да, 21 год проработала. Начинала в 1991 году и работала до 2013-го. После моего ухода магазин еще несколько лет проработал и закрылся. А потом здание и вовсе снесли.
Вообще я заканчивала бобруйское училище по специальности швея и даже несколько лет отработала в Солигорске. Мама не хотела, чтобы я возвращалась в деревню, но тут всё совпало, как говорится: познакомилась с будущим мужем, маме нужна была помощь, она уже одна осталась. И так я вернулась в Заполье. Пришлось освоить новую специальность и стать продавцом.
— Обычно в маленьких деревнях магазин — это своеобразный центр деревенской жизни. В Заполье так же было?
— Да, конечно. Особенно это почувствовалось, когда закрылся клуб. Людям же надо было где-то собираться, обмениваться новостями, вот они и приходили в магазин — что-то купят, знакомых встретят и поговорят. Ведь пожилые люди часто в другой конец деревни к знакомым дойти не могли, а в центр Заполья, в магазин приходили.
В праздники обязательно собирались. Людям было нужно общение. Они не обязательно покупали спиртное, просто разговаривали. Например, Мария Гриневич. Она возле магазина жила, компанейская бабушка была. Если женщины собирались отмечать 8 марта, говорила: «Я не пью, но рубля дам, свой вклад внесу и с вами посижу».
Люди в нашей деревне в большинстве своем очень хорошие, добрые, отзывчивые.
— Вы работали в магазине в самое тяжелое время — в 1990-е. Расскажите, как люди выживали? Что в магазине можно было купить во времена дефицита?
— Да, это было самое тяжелое время для всех. Людей в деревне жило в то время много, человек 150 примерно. Когда я только пришла работать, в сельском магазине можно было купить практически всё, что хочешь. По 20 лотков хлеба заказывала и его весь разбирали. Люди кормили хлебом даже животных, могли взять сразу и 10 буханок, хлеб ведь был дешевый. У меня в магазине всегда было много товаров и их разбирали полностью. Недостатка ни в чем не было. А потом вдруг всё исчезло. Невозможно было, как говорится, купить ничего ни на ноги, ни на плечи. Люди иногда даже ночью сидели под магазином, чтобы быть первыми в очереди и что-то купить себе, детям или в дом. Так было везде и в больших городах, и в деревнях. Потом ввели на товары талоны и выдавали, к примеру, сахар, муку, макароны только по талонам в одни руки по килограмму. Носки, ботинки, колготки и другие вещи тоже были по талонам. А в 1992 году совместно с рублем ходили еще и купоны. Деньги плюс купоны — так расплачивались покупатели. Купоны тоже нужно было сдавать в банк вместе с выручкой: сколько денег, столько должно было быть и купонов. В это время я была беременна вторым ребенком и когда открывала магазин меня в помещение толпа просто вносила: люди ломились, стремились первыми оказаться возле прилавка, ухватить хоть что-то. Товары привозили из Бобруйска каждую неделю, но их было мало и покупательский спрос удовлетворить не получалось. Я заказывала, например, пять комплектов постельного белья, но мне привозили на продажу только два. Всё, что привозилось, всё тут же и разбиралось.
Когда уходила с работы в 2013 году, людей в деревне стало заметно меньше. Это ощущалось даже по тому, что хлеба я заказывала уже только 3—4 лотка всего лишь.
— Сейчас почти все дома в Заполье раскупили. Как думаете, есть будущее у деревни?
— Да, много купили. Но из них постоянно живут только в некоторых. Все остальные жители — это дачники, которые приехали, уехали. Когда мы с мужем поженились только в деревне жило человек 150, наверное. Сейчас, через 35 лет, и 50 не осталось. Нет магазина, нет клуба — это тоже большой минус для деревни. Люди какие-то другие стали — большими кампаниями редко кто собирается, только если это большая семья. Возле автолавки иногда встречаются. Общение больше по телефону.
Наши дети тоже уехали из Заполья: старший, Вадим, в Минске живет, младший, Сергей, с семьей — в Глуске. Приезжают на выходные.
— Вы своим детям рассказываете историю семьи?
— Да, старший сын интересуется, я ему всё рассказываю, а когда-нибудь он расскажет и своим детям о наших предках.
